– Папа не мазуриков, а без вины виноватых защищает, – вступился за Дмитрия Даниловича Володя. Сашенька испуганно взглянула на Ейбогину – та не любила, когда ей перечили, но старуха неожиданно умилилась:

– Чтишь отца и мать?

– Чту, – подтвердил Володя, – «чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе».[64]

– Такой маленький, а уже Писание знает.

Ехали долго, потому что у каждой церкви кляча без всякого «тпру» останавливалась, кучер спрыгивал с облучка и подавал руку Ейбогиной. Спустившись на землю, она подолгу крестилась. Сашеньке с Володей тоже пришлось.

– Молитвы знаешь? – спросила Анисья Ивановна у ребенка.

Володю опять выручила феноменальная память, без единой запинки он прочел «Отче наш» и «Символ веры». Ейбогина еще более растрогалась и даже прослезилась:

– А набожный-то какой!

По прибытии домой Анисья Ивановна надавала распоряжений прислуге: кого зарезать на ужин и кого на него пригласить, после чего повела гостей к киоту с иконами. Он был настолько огромный, что на его месте могло уместиться полотно Александра Иванова «Явление Христа народу». Володе снова пришлось читать вслух молитвы.

Затем потянулись родственники, последовали объятия, расспросы.

Отец Анисьи Ивановны первым из Стрельцовых подался в купцы, а когда его примеру последовал двоюродный брат Игнат, Сашенькин дед по отцовской линии помог и советами, и деньгами. С тех пор две ветви Стрельцовых, питерская и московская, поддерживали добрые отношения, ездили друг к другу в гости, поставляли друг дружке товар, занимали деньги, оказывали услуги. Однако после замужества Сашенька стала сторониться московской родни – слишком уж они были простецкие. О чем Диди с ними говорить? О ценах на пеньку и сало? О поездках на богомолья – любимом времяпрепровождении москвичей?

Обстановка в доме Ейбогиной за двадцать лет тоже не изменилась, и Сашенька неожиданно для себя поняла, что ей приятно очутиться там, где грезила о будущем счастье. Те мечты давно забылись, а вот подушечки с занавесками – на прежних местах. И старое кресло стоит там же, и напольные часы с прежним равнодушием отбивают каждые полчаса.

Разговор за столом поначалу не клеился, но после нескольких рюмок зубровки (вино с шампанским Ейбогина не признавала) родственники принялись обсуждать меж собой цены на нижегородской ярмарке, виды на урожай и прочие дела. А сама Анисья Ивановна, плотно поужинав, захрапела прямо за столом. Володю, которого посадила рядом с собой, тоже стало клонить в сон. Сашенька подошла, чтобы растормошить сына:

– Нам пора!

– Нет, не пора, еще десерт не подавали, – буркнул Володя и дернул за рукав тетушку: – Анисья Ивановна, десерт когда принесут?

– Что? Уже проголодался, сладенький мой? – обрадовалась она, очнувшись.

– Еще нет, но мама хочет в гостиницу.

– С ума, что ли, сошла? – накинулась на Сашеньку Анисья Ивановна. – В какую гостиницу? Хочешь меня опозорить?

– Там вещи, – попыталась объяснить Сашенька.

– За вещами кучера отправим. Пиши записку.

Проснулась княгиня поздно. Из открытого настежь окна на нее веяло утренней свежестью, в тенистом саду чирикали птички. Вставать ей не хотелось, и, если бы не физиологические нужды, вероятно, Сашенька провалялась бы до полудня.

– А вот и наша спящая красавица, – воскликнула Анисья Ивановна, когда княгиня вошла в столовую.

– Вы уже позавтракали? – спросила она, увидев на блюде всего несколько булочек и пару кусочков сыра и ветчины. Обычно у Ейбогиной столы ломились.

– И не раз. Перед дальней дорогой завсегда надобно подкрепиться.

– Перед какой дальней дорогой? – с замиранием сердца уточнила Сашенька.

– Решили мы с Володей преклонить колени перед мощами преподобного Саввы в Сторожевском монастыре.

– Иван Грозный там молился, – жуя бутерброд, напомнил матери мальчик.

– Так что ты тоже поешь хорошенько, – велела Анисья Ивановна племяннице.

Сашенька подумала, что, если сейчас она попытается разыграть мигрень, ее тем более потащат к мощам преподобного Саввы.

– Сторожевский монастырь далеко? – спросила княгиня в попытке найти причину, чтобы туда не ехать.

– Да нет, сорок верст.

Сашенька от радости чуть чашку, в которую как раз кипяток из самовара наливала, не опрокинула на себя:

– Володя так далеко не доедет. Его на больших расстояниях укачивает.

– Как же вы до Москвы-то добрались?

– Так то по чугунке.

Когда двадцать лет назад Стрельцовы приехали в Москву по только что пущенной в эксплуатацию Николаевской дороге[65], Ейбогина их сильно не одобрила:

– Испокон веку известно, что иноземные хитрости для наших погод не годятся. Занесет снег чугунные колеи, заморозит пары, вмерзнет намертво самовар на колесах и вы вместе с ним.

– Так ведь не вмерзли, доехали, – парировал Илья Игнатьевич.

– Только потому, что я за вас молилась. А Рождественский пост в этом году я как никогда строго держу, вот Господь меня и услыхал. Но обратно велел вам ехать по старинке – на лошадках.

– Так дольше в семь раз, – заметила юная тогда Сашенька.

– А куда ты торопишься?

– Анисья Ивановна, да вы сами по чугунке прокатитесь. Сразу поймете, как это здорово, – попытался убедить старуху Николай, Сашенькин брат.

– Близко к ней не подойду. Ее нехристи, англичане да немцы, нам подсунули, чтобы разорить. Это ведь сколько денег на эту чушь потратили! Свихнуться можно!

– Так и мы по чугунке поедем, – заверила племянницу Ейбогина.

– Вы же ее дьявольским изобретением считаете?

– То не я, а прежний духовник. А новый и сам по чугунке катается, и меня благословил. Да и рельсы нынче не английские. Говорят, что твой батюшка их теперь делает. Правда или нет?

Иностранные рельсы и вправду оказались неготовыми к русской зиме. В суровые морозы 1868 года они полопались. Талантливый инженер и предприниматель Николай Иванович Путилов организовал производство отечественных рельсов со стальным наконечником, устойчивых к суровому климату. Илья Игнатьевич Стрельцов стал его компаньоном.

– Правда, – подтвердила Сашенька.

– Вот по его рельсам мы до Голицына и доедем. А оттуда до монастыря всего десять верст. Десять верст на извозчике выдержишь? – спросила Ейбогина Володю.