– Нет, вам будет тяжело.

– Мои глаза давно высохли, а нервы очерствели, – вздохнула Гневышева. – Однако Александра Ильинична должна обещать, что сохранит мой рассказ в секрете.

– Извини, Капа, но, не зная его сути, обещать ничего не могу. И потом… Тебе ведь придется давать объяснения властям. Ты же официально признана мертвой. Но ты жива!

– Не придется, – буркнула Капа.

– Мы все продумали, – встрял Курятников. – После окончания поста мы с Капитолиной Аристарховной поженимся. Отец Илларион нас обвенчает, а исправник впишет в мой паспорт законную супругу. И все! Капитолина Гневышева превратится в Капитолину Курятникову. Поймите же, ваше сиятельство, Капочка сильно настрадалась. Огласка не вернет ей родных, лишь причинит страдания.

– Давайте я сперва выслушаю, а потом приму решение, – предложила Сашенька.

– Да кто вы такая? Кто дал вам право распоряжаться судьбами людскими? – вскочил отец Илларион.

– Не надо, батюшка, не гневайтесь. Виновата во всем я сама. Мне и отвечать, – сказала Капа. – Я все расскажу, Александра Ильинична. Если помните, в прошлом году я потеряла отца. Сие случилось внезапно. Папа пришел домой, подошел к буфету, упал и умер. Причиной смерти был сердечный приступ. Но мы не успели еще предать его тело земле, как наше имущество описали за долги. Приставы утверждали, что папа, якобы, растратил хозяйские деньги. Мне пришлось бросить гимназию и заняться шитьем, ничего другого делать я не умела. А Костик стал репетиторствовать. Дважды в неделю ходил к Пятибрюхову, тот платил ему рубль за занятие. Еще он занимался с Пашей Невельским, там тоже платили рубль, но эти деньги до нас с мамой не доходили. Костик тратил их с Павлом на выпивку, табак и прочие развлечения. Они и меня пытались к водке пристрастить. На Рождество принесли штоф[69]и всяких вкусностей. Мать со Степанидой выпили по рюмке и пошли спать, а мне хотелось попраздновать. Сперва было весело, мальчишки шутили, дурачились, пели романсы под гитару. Но потом напились. А мне водка не понравилась. То ли дело шампанское! И я сидела трезвой. Костик заснул прямо за столом, а Паша принялся объясняться в любви. Я попыталась свести дело в шутку, но он был сильно пьян, понимать ничего не хотел, полез с поцелуями, попытался гладить мне грудь и колени. Я дала ему пощечину и выгнала прочь. А когда Костик протрезвел, сказала, чтобы никогда больше Невельского к нам не приводил.

Мама была смертельно больна, мы с Костиком это знали. Австрийский врач вытянул у папы кучу денег за операцию, но лишь разрезал живот и снова зашил. А от болей прописал морфий, из-за которого мама постоянно была не в себе. Она жила в каком-то ином мире, никак не могла понять, что денег у нас больше нет, что мы всем должны, даже Степаниде. Бывали дни, когда наша кухарка покупала продукты со своих сбережений.

Нам с Костиком чудом удалось припрятать от приставов часть ценных вещей. Если бы продавать их с умом, нам хватило бы на морфий до будущей зимы. Вряд ли бы мама прожила дольше. Но большую часть этих вещей мама продала сама, тайком от нас, и заказала на вырученные деньги мраморный бюст папе на могилу. И, в конце концов, нам перестали отпускать в аптеке морфин. Мама орала от боли три дня и три ночи. Но покрыть аптеке долг мы не могли. И тогда Костик завел со мной разговор про Сонечку Мармеладову. Мол, та ради родителя пожертвовала единственным, что у нее было. Подобные мысли он уже высказывал. Но я думала, в шутку. Оказалось, что нет. Костик на этот раз признался, что с Невельским побывал и даже не один раз в публичном доме, где убедился, что физическая близость – ни с чем не сравнимое удовольствие, которое испытывают не только мужчины, но и женщины. И что я буду последней тварью, если не помогу матери, да еще столь приятным способом. Я накинулась на Костика с кулаками. Неужели он не понимает, насколько важно для меня сохранить чистоту? Брат в ответ заявил, что разговаривал сегодня с домовладельцем, и тот больше не намерен слышать истошные крики матери. И что он выставит нас на улицу, если до конца недели не рассчитаемся.

– Но он обещал отсрочку до седьмого июня, – напомнила я брату. – Я ему объяснила, что шестого ты получишь медаль, мы сразу ее заложим…

– Не заложим. Медаль мне не дадут, – огорошил меня Костик. – Инспектор поймал нас с Пашей в публичном доме. Нас должны были исключить, но и меня, и его отхлопотал его отчим. Аттестат-то мне выдадут. Но с тройкой «по поведению».

Это было страшным для меня ударом. Мама так мечтала дожить до вручения Косте медали. А я хотела оплатить за счет ее залога последний год в гимназии.

– Мама такого позора не переживет.

– А мы ей ничего не скажем. Дадим ей перед Торжественным актом двойную дозу морфина…

– И где мы его возьмем?

– На твою девственность я нашел покупателя.

– Нет!

– Сто пятьдесят рублей! Только подумай! Целое состояние!

– Ты хоть понимаешь, на что меня толкаешь?

– Ты только не бойся! Никто ничего не узнает.

– Тогда уж лучше в хор!

– Какой хор?

– Помнишь женщину возле церкви?

– Деньги от нее ты получишь в лучшем случае через месяц. А Степан Порфирьевич завтра готов дать аванс.

– Пятибрюхов? Я думала, что Невельский.

– Паша, может быть и не прочь. Да откуда у него столько денег?

Степан Порфирьевич Пятибрюхов был единственным из друзей отца, кто нам помог после его смерти. Оплатил похороны, помог снять новую квартиру, оплатив первый месяц аренды и переезд. Мы были очень ему благодарны. Однако мама почему-то считала, что Степан Порфирьевич и дальше будет нам помогать, но, когда пришла в очередной раз просить денег, он лишь развел руками. Сказал, что мы с Костиком давно взрослые, руки, ноги и прочие места при себе – «пусть ими и зарабатывают». Тогда я восприняла его слова в шутку, но, оказалось, Пятибрюхов говорил всерьез.

– Я иду к Пятибрюховым на урок, – напомнил мне Костик. – Ты решилась или нет? Брать мне аванс? Капа, я опаздываю, да или нет? Всего одна ночь. И сто пятьдесят целковых!

– А как я из дома улизну? Степанида – не дура.

– Скажешь, что пойдешь ночевать к Леночке.

Вечером он пришел с деньгами, мы купили маме лекарство. И наконец-то спали спокойно. Все, кроме меня! Из-за предстоящего нравственного и физического падения меня кидало то в жар, то в холод. Если и удавалось задремать, тут же начинали мучить кошмары. Весь следующий день я ждала какого-то чуда, которое избавило бы меня от грядущей беды. Я предчувствовала, что мир вот-вот перевернется и моя жизнь навсегда изменится. Но даже представить себе не могла, что мама с Костиком погибнут.

За ужином я сказала, что пойду к Леночке. Костик сообщил мне адрес дачи, которую снял Пятибрюхов для нашей встречи, и дал мелочь на извозчика и железнодорожный билет. Я надела траурное платье. На этом настаивал Пятибрюхов, он, видите ли, увидал меня на похоронах отца и тогда же и возжелал. Впрочем, другого у меня платья и не было. Да и его бы давно продала, если бы не ожидаемая смерть мамы.