Появились тени. В сумерках они наполнили двор. Воины разожгли костры. Тени шипели, тени боялись света. То тут, то там слышались предсмертные крики зазевавшихся воинов, которые отошли слишком далеко от костров. Голодные тени пожирали их заживо, но это была незначительная потеря. Десятки тысяч других воинов ждали своей очереди, когда можно будет подняться на башню и сразиться с бессмертной тварью, которая должна умереть. Сразиться с последней женщиной вендари.

Ее имя было Наама. Имя, которое знал каждый воин. Имя, которое им сообщили их хозяева – мужчины вендари, бессмертные, решившие разделить землю на пастбища для пищи, уничтожив своих женщин, способных родить новых бессмертных детей, для которых не хватит на этой планете пищи, потому что с каждым новым поколением они становятся все более и более прожорливыми. Война внутри древнего вида длилась несколько веков, но легенды, передававшиеся из уст в уста, еще рассказывали о чудовищных кровавых пиршествах, которые устраивали для своего потомства женщины вендари. Кровь людей лилась рекой. Сотни, тысячи слуг женщин вендари свозили на телегах в крепостные стены несчастных. Никто не берег своих пастбищ. Наоборот. Их выкашивали под корень. Сначала на пиршества пригоняли молодых девушек и подростков. Затем детей. Под конец в ход шли старики.

Люди, которые жили на пастбищах, поклонялись своим хозяевам. Но если большинство мужчин вендари ограничивались регулярными жертвоприношениями и поисками отступников и непокорных, то женщины вендари ради своих ненасытных детей готовы были перешагнуть любые грани. Но у голода вендари нет границ. Поэтому крови требовалось все больше и больше. Больше жертв. Больше слуг. Накормить свое потомство, накормить себя, накормить своих слуг. Земля кажется им бесконечным пастбищем. Их пастбищем. Они строят свои замки вдали друг от друга, но владения растут слишком быстро. И это избалованное потомство! Оно подрастало и начинало новую охоту. Без правил, без ограничений. Иногда они вырезали целые поселения, ведомые исключительно забавой. С рождения они не знали о том, что такое голод. С рождения их не научили бороться с ним. И ничего уже нельзя исправить словами.

Легенды утратили имя первого вендари, уничтожившего безумный выводок сородичей, забредший на его земли. Но война началась. Долгая, кровавая. Матери, которые давно изгнали отцов своего потомства из крепостей в другие земли, вступились за своих детей с безумием разъяренных хищников. Их просили отступиться, умоляли, угрожали. Этих наследниц вечности. Они всегда были слишком сильны, слишком своенравны. Если бы их гордость позволила им объединиться, то мужчины вендари никогда бы не одержали победу. Но они всегда ненавидели друг друга, ненавидели своих соперниц. Они верили в свои силы и в своих слуг, которых становилось все больше и больше. Но объединенные армии мужчин вендари сметали их замки с земли один за другим. Долгие годы длилась эта война, пока в живых не остался последний оплот минувших темных времен – замок Наамы.

Лежа на смотровой площадке самой высокой башни со сломанным позвоночником, но все еще не желая умирать, Дарла видела, как эта женщина вендари продолжает убивать ее братьев по оружию. Вернее, не Дарла, а тот воин, глазами которого она видела происходящее, жизнь которого проживала. Но вот поток воинов начал редеть. Нет, отвага не оставила их, и не поредел строй добровольцев. Незадолго до рассвета в захваченную крепость пришли их предводители. Мужчины вендари. Бессмертные. Палачи. Их объединенные армии расступаются, почтительно склоняют головы. В те времена вендари еще не прячутся, не скрывают тайну своего бытия от своей пищи. Они горды. Они разумны. Стучат каблуки по каменным ступеням. Наама вырывает сердце последнего воина. Она знает, что не одна. Знает, что смерть уже поднимается по винтовой лестнице. Но она хочет забрать с собой как можно больше противников. Разъяренная мать, утратившая свое потомство. Метаморфозы изменяют ее тело. Появляются клыки и когти.

Смотровая площадка просторна, и десятки мужчин вендари заполняют ее, окружают женщину в окровавленном платье, которая уже совершенно не похожа на женщину. Она рычит, она ревет и воет. И она не собирается ждать, когда на нее нападут. Тени, которые она создала, уже поднимаются по башне к смотровой площадке. Их сдерживают тени мужчин вендари. Тени палачей. От ярких, искрящихся метаморфоз слезятся глаза. За пеленой слез Дарла почти не видит битвы. Собравшиеся в крепости войска следят за происходящим, запрокинув головы. Тени рвут в клочья тени. Вендари рвут в клочья вендари. И потом все смешивается, спутывается в клубок. Битва продолжается до рассвета.

Алые лучи прорезают молочно-белое небо. Дарла видит это, чувствуя, как вместе с победой своего господина жизнь, которая продолжала держаться в ней, уходит, утекает, как вода сквозь пальцы. Ее хозяин, Гэврил, склоняется над телом Наамы, которое начинают пожирать голодные тени. Гэврил что-то говорит поверженному противнику, но Дарла не слышит этого. Воин, жизнь которого она проживает, не слышит. Все уходит, тает в лучах яркого солнца. Оно слепит глаза. Дарла чувствует жар, пот, тошноту. Где-то впереди ее дом. Дом из настоящего. Дом ее матери. Но где-то далеко, за спиной, ей кажется, что все еще можно слышать гул голосов победителей, звон стали, чувствовать запах крови, встречать рассвет…

Дарла открыла дверь, радуясь, что матери нет дома, разделась, встала под холодный душ. Голод. Он появился не сразу. Как только холодная вода остудила тело, как только Дарла вытерлась и переоделась, убеждая себя, что безумная ночь осталась в прошлом, как только она приняла решение ничего не говорить отцу о случившемся, хотя желание проучить Эмилиана было, как только она убедила себя, что все это было каким-то идиотским розыгрышем и попыталась рассмеяться – вот тогда-то и появился голод. Дикий, животный голод, способный свести с ума.

Дарла прошла на кухню. В холодильнике был холодный завтрак и обед. Дарла налила стакан молока, сделала глоток. Голод усилился. Разогреть бекон, разогреть картофельный суп. Никогда прежде Дарла не ела так быстро. Что еще осталось в холодильнике? Пара апельсинов. Кусок сырого мяса, куриные яйца. Дарла съела все, что смогла найти, но голод не утих, наоборот, стал более острым. Дарла легла на диван, включила телевизор. Живот болел, мысли путались. Дарла закрыла глаза. Может быть, удастся заснуть?

Воспоминания минувшей ночи ожили: детали, фрагменты, галлюцинации… Зачем Эмилиан изображал из себя вампира? Мальчик из большого города насмотрелся фильмов или начитался книг? Дарла вспомнила его изменившееся лицо. Как он, черт возьми, смог сделать это? Может быть, наркотики? Может, он что-то подсыпал ей? Да, скорее всего, подсыпал. Она вспомнила его укус. Кровь хлынула, как из-под крана. Ей казалось, что он разорвал ей шею. Но ведь ран не осталось, лишь несколько царапин. Значит, воображение, наркотики. Сквозь какую-то странную пелену, Дарла вспомнила, как Эмилиан прокусил себе руку и напоил ее своей теплой, настоящей кровью. Желудок сжался.

Дарла с трудом успела добежать до туалета. Ее вырвало. Еще раз и еще. Пережеванные куски поглощенной недавно пищи плавали в унитазе. Дарла выругалась. Снова вспомнила вкус крови Эмилиана. Пустой желудок сжался. Голод заставил вспоминать, как теплая кровь Эмилиана заполнила рот. Проглотить. Проглотить. Проглотить. Дарла снова выругалась. Голод стал направленным, концентрированным. Голод и жажда. Словно она все еще шла по загородной дороге к своему дому. А может быть, это все из-за наркотиков? Дарла проскользнула в комнату матери. Кровать, на которой еще вчера днем лежал ее отец, а вечером предполагаемый отчим, была не заправлена. Дарла постаралась не думать об этом. Седативные таблетки лежали в верхнем ящике стола. Дарла приняла сразу несколько. Закрывшись в своей комнате, она легла в кровать, укрылась с головой одеялом.