«Это слишком жестоко», – сказала она ему: об охоте, об убитом олене.

«Нет, – мягко ответил священник. Теплая ладонь коснулась ее волос. – Нет, Энни. Пусть мертвые остаются мертвыми».

«Но, Дес…»

– Но, Марк…

– Пожалуйста, – его голос срывается. – Оставь все как есть. Оставь меня в покое.

– Но я так много должна тебе сказать!

Марк поднимает бровь. Ему интересно, однако он не хочет навлекать беду расспросами.

– Мы оба знаем, что произошло между нами на «Титанике».

Слова вырываются торопливой скороговоркой. Энни не хочет быть такой прямолинейной, особенно когда их слышит другой пациент, но у нее нет времени. Марк теперь вне ее досягаемости, и дежурная сестра вернется с минуты на минуту.

– О чем ты?

– Ты же не мог забыть. То, как… как ты меня касался. Обнимал. Той ночью. Когда мы нашли друг друга. Дым от огня.

Ее слова и образы в них беспорядочны. Хаос прикосновений и чувств, желания и замешательства, так глубоко похороненных, что все это больше не имеет смысла – да и вообще, имели ли?

– В курительной. Той ночью. То, что ты со мной делал, – продолжает Энни, не дыша, – то, что мы делали вместе, – срывается она на горячечный шепот, сдерживая слезы и стремительный поток воспоминаний. Жар его губ. Как закружилась голова от его касаний, как она простонала имя, уткнувшись ему в шею. Пламя в ней такое живое, что Энни удивляется, как оно не вспыхнуло на коже, не зажгло ее всю вспышкой желания.

Однако Марк смотрит на нее так, будто она говорит на чужом языке, как будто она свалилась с неба. Как будто он никогда не видел ее раньше.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Между нами ничего не было, Энни. Может, немного флирта. Понятно, откуда ноги растут. Но больше ничего не было.

Ударь он ее, боль была бы меньшей. Энни не может поверить, что он вот так отрицает все, глядя ей в лицо. Но он выглядит искренне изумленным. Озадаченным, злым.

Она невольно хватается за шею в поисках крестика. Но его, конечно, там нет. Она потеряла его на «Титанике» четыре долгих года назад.

– Марк…

Она смотрит на сурово сжатые губы, на крепко обмотанный вокруг головы бинт, надеясь, что Марк ей улыбнется, сотрет жгучую боль, которую причинил своим отрицанием. А потом вдруг понимает: он же ранен в голову. То, что лишило его сознания и повредило челюсть, наверняка повлияло и на память. Вот почему он не помнит, чем они были друг для друга.

Он не помнит, вот и все. Но со временем память вернется! И все же… от стыда, от того, как он смотрит, будто она лгунья, у нее перехватывает дыхание.

Сзади как раз доносятся вкрадчивые шаги. Вернулась мисс Дженнингс, тонкая блондинка с крошечным носиком и близко посаженными глазами.

– Что вы здесь делаете, мисс Хеббли? Это не ваша палата, так ведь?

Она скрещивает жилистые руки на груди; ее наверняка предупредили насчет Энни.

– Конечно, меня, должно быть, не туда отправили, – торопливо бормочет она, поспешно отворачиваясь от Марка и пробираясь к выходу мимо коек, внезапно желая оказаться далеко-далеко от него и его холодного взгляда. – Прошу прощения за беспокойство, – шепчет Энни, чувствуя себя так, будто случайно ступила в могилу. Грех, боль, предательство наваливаются на нее слой за слоем, как комья земли. Значит, никаких случайностей. Это ее могила.

* * *

Уже поздно. Энни стоит над хирургическим подносом. За иллюминаторами все еще ночь, но она уже становится такой же серебристой, как ряд аккуратных металлических инструментов, подмигивающих ей бликами.

Энни должна проверить их все перед операцией, но никак не может сосредоточиться. Чтобы не дать разуму углубиться в блуждания, она касается каждого инструмента по очереди – зажимы, ретракторы, щипцы, скальпели, ланцеты, троакары, – сверяясь со списком.

Способ не помогает; мысли норовят перескочить вперед, к тому, что случится дальше. Марк придет в себя. Это всего лишь такая фаза, дезориентация. В любом случае он увидит, что Энни ему нужна. Захочет, чтобы она отправилась с ним в Америку на поиски его дочери. Захочет, чтобы Энни была рядом, успокаивала его, веселила. А еще кто-то должен поручиться за него перед властями – тот, кто знал его как мужа Кэролайн Флетчер. И ему понадобится женщина, которая поможет вырастить дочь.

Слишком поздно она спохватывается, что порезалась. Неосторожно потянулась за скальпелем. Лезвие такое острое, что Энни даже не почувствовала, как оно вошло ей в плоть, но опускает взгляд и все, что видит, – это блеск алой влаги. Кровь стекает по руке, капает на юбку.

Ее охватывает паника. Порез наверняка глубокий, раз столько крови натекло. Понадобятся швы. Надо бы сходить за врачом, но Энни не может себя заставить. Тогда ведь придется объяснить, как так вышло, признаться, что грезила наяву.

Подняв руку, чтобы замедлить кровотечение, Энни бежит к шкафчику с бинтами. Вытягивает один моток из стопки, сбивая на пол еще несколько. Они катятся и разматываются, словно клубки пряжи. Энни чертыхается себе под нос, тянется их поднять, но понимает, что нет, сперва нужно разобраться с порезом, и принимается заматывать руку… А раны-то нет.

Крови нет. Ладонь в порядке. В полном порядке.

Энни щурится, приглядывается повнимательнее. Неужели исцелилась? Сама по себе?

Но крови нет: ни на пальцах, ни на рукаве, ни на юбке. Энни не понимает. Что случилось? Чудо?.. Очередное чудо?

К ней вдруг бросается пол операционной. Кажется, она падает. Свет яркий, слишком яркий. Что с ней происходит?

Энни…

Кто-то ее зовет неслышным голосом.

Рот заполняется кислым страхом.

Ты же не думаешь, что сумеешь прятаться от меня вечно, правда?

Это море. Море говорило с ней еще с тех пор, как она была маленькой девочкой и серая, пенистая вода цепляла ее босые ноги на пляжах Баллинтоя.

Ей становится холодно. Так холодно.

Я заберу то, что мне причитается. То, что ты мне должна. Ты ведь помнишь, правда?

Против океана не выстоять. Лишь дурак рискнет.

Сквозь панику Энни вспоминает ночь, когда Мадлен Астор держала ее под водой огромного корабельного бассейна. Как следующим утром она побежала к Уильяму Стеду, доброму Уильяму Стеду, в поисках объяснения.

«Мэдди Астор сказала, что я одержима», – призналась она ему, открыла постыдный секрет, что о ней кто-то мог так подумать.

«Так случается, – ответил он, ничуть не утешив. – Я бывал тому свидетелем: медиумы по своей воле позволяют душе усопшего вселиться в тело, чтобы побеседовать с живыми. Однако я слышал и о тех случаях, когда мертвая душа занимает тело и против воли человека. Обычная душа при необычных обстоятельствах. Одержимость никогда не дается легко. Дело в том, что души борются за власть над телом. А по ночам духи становятся сильнее. Им проще подчинить тело, когда разум спит. Бездействует».