Они и пожали весь урожай почестей и наград заэто дело — раскрытие торговой мафии! — там, как всегда, где не пахали — несеяли: даже благодарности, грамоты там ко Дню милиции, рублевой премии неполучил тот, кто все это организовал. Торчит себе по-прежнему на Брайтонесоздатель как мафии, так и книги о ней, и тоже теперь трясется: ох макнут егонаемные бойцы из Санкт-Петербурга! ох больно язвит терновый венец литератора!

Нет: не прощают коллеги гению литературногоуспеха!..

Так что литература на жизнь — влияет; еще каквлияет. Если это подлинная литература, основанная на глубоком знании жизненногоматериала.

Потому что в Ленплодовощторге сменился весьсостав — целиком. И в течение полугода потом в Ленинграде наблюдалось полноеизобилие овощей и фруктов: прямо Снайдерс какой-то на прилавках — жри — нехочу. Ленинградцы недоумевали и радовались, а начальник обкома товарищ Романовполучил орден за создание изобилия в колыбели революции.

Нет, потом, конечно, все пошло по-старому,разворовали все, но первые полгода-то — побаивались, стеснялись, система былане налажена. Ну — после чистки какое-то время ведь почище.

Так что если б позаботилось какое-нибудьамериканское издательство раз в год издавать подобную книжку, это был бызамечательный вклад в продовольственное снабжение России.

Была в ходу в Ленинграде после шестьдесятседьмого года и такая шутка: «Чем отличается Суэцкий канал от каналаГрибоедова? Тем, что на Суэцком евреи сидят по одну сторону, а на Грибоедова —на обеих».

На канале Грибоедова, а отнюдь не на Суэцком,родился некогда и известный советский политический обозреватель-американист,комментатор, политолог и обличитель Валентин Зорин. Правда, фамилия его былатогда не Зорин, а несколько иная, более гармонирующая с внешним обликом. ПроЗорина была и шутка персональная: Родилась она во время визита в Союз ГенриКиссинджера и основывалась на необычайном их внешнем сходстве: Зорин былвылитой копией Киссинджера, прямо брат-близнец, только в одну вторуюнатуральной величины — тот же курчавый ежик, оттопыренные уши, жирныйподбородок и роговые очки. «Скажите, пожалуйста, господин Зорин, вы еврей? — Я— русский! — А-а. А я — американский».

Вот этот Валентин Зорин, знаменитый в тевремена человек, лет двадцать безвылазно просидел в Америке. Он был собкоромТАСС, и АПН, и «Правды», и всего на свете. Он в этой Америке изнемогал ижертвовал жизнью на фронтах классовой борьбы. Он жил в американском коттедже,ездил на американской машине, жрал американскую еду и носил американскуюодежду. В порядке ответной любезности он сумел рассказать об Америке столькогадостей, что будь она хоть чуть-чуть послабее и поменьше — давно бы рухнулапод тяжестью его обличений.

В профессиональной среде он имел среди коллегкличку «Валька-помойка».

Зорин был профессионал, и не было в Америкетакой мелочи, которую он не обращал бы ей в порицание и нам в хвалу. Умелотрабатывать деньги. А деньги были неплохие; зеленые такие. Баксы. Не каждыйсумеет за антиамериканскую неусыпную деятельность получать в американской жевалюте.

Такое было время акробатов пера и шакаловротационных машин.

И вот он однажды под вечер выходит из однихгостей. Его там в доме принимали прогрессивные американцы, кормили его стеками,поили виски и говорили всякие приятные вещи. И он уже обдумывает, как сделатьиз этого антиамериканский материал. И повыгоднее его пристроить.

И идет он к своей машине, припаркованной всотне метров у тротуара. И тут сзади ему упирается в почку что-то вродепистолетного ствола, и грубый голос приказывает:

— Не шевелиться! Бабки гони!

Ограбление, значит. Типичный нью-йоркскийвариант.

Зорин, как человек искушенный и все правилаигры знающий, не дергается. В нагрудном кармане пиджака у него, как советуютвсе полицейские инструкции, лежит двадцатка. И он ровным голосом, стараясь неволноваться, отвечает, что у него с собой двадцать долларов всего, в нагрудномкармане.

— Доставай, но без резких движений!

Он осторожно достает двадцатку и протягиваетза плечо. Ее берут, и голос угрожает:

— Пять минут не двигаться! А то — покойник!

И тихие шаги удаляются назад.

Когда, по расчетам Зорина, времени проходитдостаточно для того, чтобы грабитель удалился на безопасное расстояние, оноглядывается — и видит, как за угол скрывается поспешно негр. Самый такойобычный, в синих джинсах, в клетчатой рубашке, в белых кедах.

Зорин садится в свою машину и едет. А самобдумывает. Это ж какой случай замечательный! Средь бела дня советскийкорреспондент ограблен в центре Нью-Йорка вооруженным преступником! Вот уже дочего дошел разгул безобразий! И полиция их продажная бессильна! Прекрасныйматериал сам в руки приплыл.

И чтобы сделать очередной журналистский шедеврболее убедительным, емким и панорамным — показать всю прогнилость иобреченность ихнего строя, он гонит к ближайшему отделению полиции. Стреляныйворобей: а то завопят потом — лжет этот красный, никто его не грабил, почему необратился в полицию, если грабили?! Пожалуйста — обращаюсь.

А поди ты его поймай: лица не видел, примет незнаю, а таких ограблений — да тысячи ежедневно. Стрелял наркоман двадцатку надозу — это как промысел: верняк.

Он тормозит под вывеской полицейского участкаи просит проводить его к дежурному — он должен заявить об ограблении.

В отделении сидит под кондиционеромздоровенный сержант с красной ирландской рожей и голубыми глазками, вытянувноги на стол, и жует жвачку.

— Привет! — говорит он Зорину. — Какиепроблемы?

— Я советский журналист! — заявляет Зорин. — Именя сейчас ограбили прямо на тротуаре в вашем городе!

— Да, — сочувствует детина, — это бывает. Ктоограбил?

— Приставили пистолет к спине и отобралиденьги.

— Приметы, — говорит детина, — приметы!Подробности потом. Если вы заинтересованы, чтобы мы нашли преступника — давайтепопробуем.

— Черный, — описывает Зорин ехидно. — В синихджинсах, в клетчатой рубашке. В белых кедах. Роста так среднего. Не старый еще,конечно.

— Так, — спокойно говорит сержант. — Понятно.Где это, говорите, случилось, мистер? Сколько минут назад?

А во всю стену мигает лампочками подробнейшаякарта города.

Сержант щелкает тумблером и говорит: