— Ну что, — говорит он ему, — товарищ капитантретьего ранга. Я ухожу скоро на командование, корабль получаю, вот послеперехода сразу аттестуюсь. А вам расти тоже пора, засиделись во вторых, а ведьвы как штурман не слабее меня, и командирский навык есть, не отнекивайтесь;грамотный судоводитель, перспективный офицер. Дел у нас сейчас, как вы знаете,невпроворот, и все у старпома на горбу висит, так что примите мое доверие,давайте: из гавани мы уже почти вышли, курс проложен — покомандуйте паручасиков, пока я по хозяйству побегаю, разгону всем дам и хвоста накручу. Темболее, — напоминает со значением, — ситуация на борту, можно сказать,нештатная, тут глаз да глаз нужен.

И с видом сверх меры озабоченногоработяги-страдальца старпом покидает мостик; и больше его тоже никто нигденикогда не видит.

…И вот на третьи сутки командир звонит изсвоей каюты на мостик: как там дела? где местонахождение, что на траверзе,скоро ли подходим? И с мостика ему никто не отвечает. Он немного удивляется,дует в телефон и звонит в штурманскую рубку. И там ему тоже никто не отвечает.Звонит старпому — молчание. Он в машину звонит! корабль-то на ходу, виллюминатор видно! А вот вам — из машины тоже никаких признаков жизни.

Командир синеет, звереет и звонит вестового. И— нет же ему вестового!

А из алькова командирского, из койки, с соннойнежностью спрашивают:

— Что ты переживаешь, котик? Что-нибудьслучилось?..

Котик издает свирепое рычание, с трескомвлезает в китель.

— Ко-отик! куда ты? а штаны?..

Командир смотрит в зеркало на помятейшую рожус черными тенями вокруг глаз и хватается за бритву.

— Да и что ж это ты так переживаешь? — ласковоутешает его из простынь наикрасивейшая малярша, и назначенная за своивыдающиеся достоинства старшей и приглашенная, так сказать, по чину. — У васведь еще такая уйма народу на корабле, если что вдруг и случилось бы — такнайдется кому присмотреть.

Командир в гневе сулит наикрасивейшей маляршето, что она уже и так получила в избытке, и, распространяя свежевыбритоесияние, панику и жажду расправы вплоть до повешения на реях, бежит на мостик.

При виде его полупрозрачная фигура на штурвалеиздает тихий стон и начинает оседать, цепляясь за рукоятки.

— Вахтенный помощник!!! — гремит командир.

А вот ни фига-то никакого вахтенногопомощника. Равно как и прочих. Командир перехватывает штурвал, удерживаякрейсер на курсе, а матрос-рулевой, хилый первогодок, норовит провалиться вобморок.

— Доложить!! где!! штурман!! старший!!

А рулевой вытирает слезы и слабо лепечет:

— Товарищ капитан… первого ранга… третьи суткибез смены… не ел… пить… гальюн ведь… заснуть боялся… — и тут же на палубевырубается: засыпает.

Командир ему твердою рукой — в ухо:

— Стоять! Держать курс! Трибунал! Расстрел!Еще пятнадцать минут! Отпуск! В отпуск поедешь! — И прыгает к телефону.

При слове «отпуск» матрос оживает и встает кштурвалу.

Командир беседует с телефоном. Телефонразговаривать с ним не хочет. Молчит телефон.

Он несется к старпому и дубасит в дверь.Ничего ему дверь на это не отвечает: не открывается. Несется в машину! Задраенамашина на все задрайки, и не подает никаких признаков жизни.

Кубрики задраены, башни и снарядные погреба,задраена кают-компания, и даже радиорубка тоже задраена. И задраена дверь этойсволочи помполита. И малым ходом движется по тихой штилевой Балтике эдакийЛетучий Голландец «Свердлов», без единого человека где бы то ни было.

И только с мостика душераздирающе стонетрулевой, подвешенный на волоске меж отпуском и трибуналом, истощив все силы задвое суток исполнения долга, в то время как прочие истощили их за тот жепериод, исполняя удовольствие… Да мечется в лабиринтах броневого корпуса чистовыбритый, осунувшийся и осатаневший командир, матерясь во всех святых и грохочакаблуками и рукоятью пистолета во все люки и переборки. Но никто не откликаетсяна тот стук, словно вымерли потерпевшие бедствие моряки, опоздало спасение, инапрасно старушка ждет сына домой.

В кошмаре и раже командир стал делитьколичество патронов в обойме на численность экипажа, и получил бесконечно малуюдробь, не соответствующую решениям задачи.

Он прет в боевую рубку, и врубает ревун боевойтревоги, и объявляет по громкой трансляции всем стоять по боевому расписанию,настал их последний час. И таким левитановским голосом он это объявляет, чтоматросик на руле окончательно падает в обморок. Крейсер тихо скатывается вциркуляцию. Команда, очевидно, в свой последний час спешит пожить — непоказывается. И только вдруг оживает связь: машина докладывает.

Слабым таким загробным голосом докладывает:

— Товарищ командир… Третьи сутки на вахте…один… Сил нет… прошу помощи…

— Кто в машине?! Где стармех?! Где вахтенныймеханик?!

— Матрос-моторист Иванов. Все кто где… мнеприказали… обещали сменить, значит… если я, то и мне… Что случилось у нас?

— Пожар во втором снарядном погребе!!! — ореткомандир по трансляции и врубает пожарную тревогу. — Давай, орлы, сейчас навоздух взлетим!!! Пробоина в котельном отделении!!! Водяная тревога!!! Тонем жена хрен!!! — взывает неуставным образом.

И тогда повсюду начинают лязгать задрайки ихлопать люки и двери и раздается истошный женский визг. И на палубу прут изовсех щелей и дыр полуодетые, четвертьодетые и вовсе неодетые малярши и начинаютбегать и визжать, а через них валят напролом, застегиваясь на ходу, бодрыематросы — расхватывают багры и огнетушители, раскатывают шланги и брезенты.

— Старпома на мостик!!! — орет командир. —Командиров БЧ на мостик!

И когда они, застегнутые не на те пуговицы и сразвязанными шнурками, вскарабкиваются пред его очи, дрожа и потея как отсознания преступной своей греховности, так и от оной греховности последствий…

— Пловучий бордель, — зловеще цедит командир…— А-а-а… из крейсера первого ранга — бардак?.. Что… товарищи офицеры!!!моральный облик!!! несовместимый! из кадров! к трепаной матери! без пенсии! подтрибунал! за яйца! — Волчьим оскалом — щелк:

— Штурман!

— Так точно! — хором рубят штурмана.

— Местонахождение! Что на румбе?!

И дает отбой тревогам: