Валентина Герасимовна уже начала отчаиваться, и чем больше она падала духом, тем больше нервничала. Криминалист-программист пытался ее успокоить, но, увы, напрасно. В результате, после полутора часов мучений, получившийся фоторобот существенно отличался от оригинала, и выражение лица у него было как у Бабы Яги, выпившей стакан уксуса.

– Я еще не все вам сказала, – вздохнула Волоокая, вернувшись в кабинет следователя, – я хотела за ней проследить.

– И?

– Она вышла с рынка, зашла в супермаркет, и там я ее потеряла.

– Скажите, – спросил Шура, – а вы не помните, какой купюрой старушка рассчитывалась на рынке?

– Помню. Тысячной.

– А когда она складывала сдачу в кошелек, вы не заметили, там было много денег?

– Не заметила, – виновато вздохнула Валентина Герасимовна.

– А сам кошелек был объемным?

– Не очень…

– А дорогим?

– Средним. Кошельки такого типа на ярмарке обычно тысячи за полторы продают.

«Старушка не совсем бедная, – подумал следователь, – обычно старушки обходятся кошельками за 500–700 рублей».

Волоокая смотрела на следователя своими большими глазами и молчала. Потом тяжело вздохнула.

– Знаю я, о чем вы думаете…

Наполеонов вскинулся и с любопытством посмотрел на женщину.

– Вы думаете, приперлась дура эдакая и конопатит мне мозги, время отнимает драгоценное у человека, состоящего на государственной службе.

Следователь невольно улыбнулся, мысленно заменив государственную службу на государеву.

– Ну что вы, Валентина Герасимовна, ничего я такого про вас не думаю.

– И Малыша моего вы тоже не любите, – обиженно укорила его свидетельница.

– Валентина Герасимовна! Помилуйте! – воздел следователь руки в мольбе. – Не могу же я любить всех кошек, собак и мышей.

– Мышей не надо, – согласилась женщина, – они переносчики заразы. А от моего Малыша большая польза!

Наполеонов хотел спросить какая, но благоразумно промолчал. Однако свидетельница все-таки ответила на его немой вопрос:

– Он приносит мне радость.

В глазах женщины сквозила такая печаль, что до Наполеонова дошло – Валентина Герасимовна очень одинока, и Малыш и впрямь является ее спасением. Увы, ни один человек не застрахован от тоски одиночества. Но кого-то спасает семья, кого-то друзья – пусть даже и четвероногие.

– Собственно, я ничего не имею против вашего Малыша, – вздохнул Наполеонов, – просто он относится к представителям опасной породы.

– Но я вывожу его в наморднике, и потом, я его воспитывала.

– Тогда ладно.

– Мне идти? – спросила Валентина Герасимовна.

– Пока да. Ваши координаты у нас есть.

«Не в кино же мне ее приглашать на вечерний сеанс», – с грустью подумал следователь.

– Я уверена, что моя помощь вам еще понадобится. – Свидетельница посмотрела на Наполеонова чуть ли не с вызовом.

– Вполне возможно, Валентина Герасимовна. До свидания.

Высоко подняв голову, женщина прошествовала к двери и покинула кабинет.

– Уф, – выдохнул следователь. Когда же дверь снова начала приоткрываться, Наполеонов подпрыгнул на стуле. Но увидев заглядывающую Эллу, почувствовал облегчение.

– Вы живы, Александр Романович? – спросила девушка.

– Вроде жив.

Элла звонко рассмеялась, и ее каблучки процокали в сторону приемной.

Еще притомившееся за день солнце не успело сесть на ладонь горизонта, как машина Наполеонова загудела возле ворот коттеджа. Мирослава сама привела в движение устройство, открывающее ворота, и они распахнулись.

– Ты сегодня рано, – проговорила она.

– То есть ты хочешь сказать, что ужин еще не готов, – проворчал Шура, выбираясь из салона автомобиля.

Мирослава рассмеялась.

– По-моему, Морис жарит курицу. На гарнир картофель и салат из свежих овощей.

– А пирог? – спросил он жалобно.

– Пирога нет.

Шура завел очи горе.

– Зато есть целая коробка пирожных «Наполеон».

– О, тогда другое дело, – обрадовался он искренне, как ребенок.

Наблюдавший за всем этим с крыльца Дон чихнул, потянулся и пошел на кухню.

– Мур, – сказал он и потерся головой о ногу Мориса.

– Да, знаю, – отозвался тот, – Шура приехал.

И сам удивился, поймав себя на том, что стал разговаривать с котом точь-в-точь, как с ним всегда разговаривает Мирослава.

«Не зря русские говорят – с кем поведешься, от того и наберешься», – с улыбкой подумал он и стал накрывать на стол.

Ввалившийся через некоторое время на кухню Шура заявил, что он голоден как волк.

– Удивил, – отозвался Морис, – по-моему, это твое постоянное состояние.

– Не совсем постоянное, – возразил Шура, – я бываю иногда накормленным.

– Ненадолго, – поддела друга детства Мирослава.

Первым кусочек курицы получил Дон, потом все остальные сели за стол. Ужинать сегодня, не сговариваясь, решили на кухне. Но столик для чая Мирослава накрыла на террасе. Шура помогал ей, всем своим видом демонстрируя, что он тут не нахлебник, а незаменимый помощник. Морис прибирался на кухне и краем глаза наблюдал за снующей туда и обратно Мирославой и бегающим за ней чуть ли не вприпрыжку Шурой. Губы Миндаугаса невольно подрагивали от сдерживаемой улыбки.

Пока они чаевничали, стало совсем темно. Серебряным коромыслом на плече ночи сиял месяц, и, точно брызги хрустальной воды, мерцали звезды.

– Рассказывай, что у тебя хорошего, – сказала Мирослава, убирая в коробку оставшиеся пирожные и передавая ее Морису, который отнес лакомство в холодильник.

Шура проводил его тоскующим взглядом. Мирослава усмехнулась.

– Зря веселишься, – вздохнул Наполеонов. – Ничем хорошим я вас порадовать не смогу. Зато сообщу имя новой жертвы.

– Сообщи, – став серьезной, сказала Мирослава.

– Ищенко Никодим Сергеевич.

– Возвращался с работы?

– Нет, из клуба, был там с друзьями – некими Славой Вешняковым и Димой Сабельниковым. Друзья поехали домой на такси. А он пошел пешком. Обнаружили его два подвыпивших мужичка. Молодцы, что не растерялись и вызвали полицию. А чуть позже поблизости была обнаружена машина со следами крови. Машину пробили по базе, она в угоне не числилась. Но уже утром хозяин подал заявление.

– Чего медлил? Тебе не кажется это подозрительным?