Нейман усадил меня за столик. Сам сел рядом.

– Поешь, – приказал. – И больше не пей.

Меня словно в прорубь окунули. От его голоса, интонаций. Но снежинкой больше, снежинкой меньше… уже ничего не изменит.

Я послушно поковырялась в тарелке. И даже успела что-то съесть. А когда поняла глаза, то кусок застрял в горле. Ни туда и ни сюда. Кажется, так умирают от удушья. Нет, я не подавилась, а забыла, как дышать.

Я увидела её – Ольгу-Хельгу. Красивую, раскрепощённую. Она смеялась и позволяла целовать себе руки. Кто-то обнимал её, кто-то шутил. Она притягивала к себе взгляды, как солнце. Лёгкая, подвижная, искромётная. Завораживающая.

Что-то тёмное шевельнулось во мне при виде её сияющего лица. Нейман тоже смотрел на неё. Я успела поймать его взгляд.

– Больше не танцуй, – отдал он новый приказ.

Сидеть. К ноге. Апорт. Как собаке. Но, наверное, я именно этим и являлась: комнатной ручной шавкой, которая должна выполнять команды и подчиняться хозяину.

Всё внутри меня протестовало.

– Мне нужно отойти на время, – соизволил он объяснить, что снова исчезнет. – Надеюсь, в этот раз обойдётся без эксцессов.

Видел. Знает. Интересно, что ждёт меня дома?

Когда он растворился в толпе, меня снова взяла в оборот весёлая и неунывающая Лика.

– Что, рычит, зверь неведомый? – подмигивает она мне понимающе. – Ну, пусть, ты главное улыбайся. А там оно всё равно по-нашему будет. Приручишь – и всё станет, как надо.

Она наливает мне вина, и я с мрачной решимостью берусь за бокал. Мало ли что он мне приказывал? Не собираюсь я его приказы слушать.

За дальним столиком сидит Индиго. Роберт. Но я почему-то предпочитаю его даже мысленно называть прозвищем, а не именем. Он прожигает меня взглядом. Я постоянно чувствую его внимание к себе. Это… что-то сродни покалывания в груди.

Становится жарко, я сбрасываю пиджак Неймана с плеч. Смеюсь беспричинно, но разговоры почти не поддерживаю. Я всё же не осмеливаюсь вставать из-за столика, зато ко мне то и дело кто-то подсаживается. Больше из-за Анжелики, наверное, хотя и ко мне внимание повышенное.

Кажется, я пьяна. А Неймана нет слишком долго. А потом я понимаю, что и Хельга из зала исчезла.

Они вместе. Я чувствую. И это странно цепляет меня. До боли в висках. До нервно сжатого в комок желудка.

В какой-то момент я встаю. Поднимаюсь и иду. Бреду, чувствуя, как меня шатает. Не нужно было пить, он прав. Но меня несёт, как щепку по бурному морю.

Мне нужно в туалет. И по нужде, и умыться, чтобы прийти в себя. Спросить я ни у кого не догадалась, поэтому рассчитываю на удачу.

Только удача моя, как всегда, даёт сбой. А может, так надо. Так суждено. Но когда я толкаюсь в дверь, она бесшумно отворяется, и я застываю от картины, что открылась перед моим взором.

Нейман и Ольга.

Всё однозначно. Он – со спущенными штанами. Она – на коленях перед ним, спиной ко мне. В комнате полумрак, но не темнота. Горят светильники на стенах. Не знаю уж, почему я обращаю на это внимание.

Я смотрю только на Неймана. А он… замечает меня, но молчит. Ну, естественно, куда уж ему… Судя по тому, как ритмично движется голова Ольги, Нейману не до моего появления.

Он ловит мой взгляд. И мне бы уйти. Тихо закрыть дверь за собой. Отползти, как раненой волчице, подальше отсюда. Потому что скандалить нет смысла. Я ему никто, чтобы устраивать сцены.

К тому же, он, когда застукал меня за поцелуями с Индиго, тоже ничего не сказал. Точнее, сделал вид, что всё в порядке. Пропустил «мимо ушей», так сказать, нелицеприятный момент.

Обо всём этом я думаю, пригвождённая его взглядом. Крутится это у меня в голове, как пони по кругу. И я… не могу разорвать эту связь. Не могу уйти. Стою и смотрю. Ему в глаза.

Он. Она. Я.

Треугольник.

В груди бьётся сердце. В лёгких не хватает кислорода. Я чувствую себя… странно.

Наверное, меня должно бы мутить от пошлой сцены, но ничего этого нет. Должно быть противно, а я ловлю совершенно другие эмоции.

Он… наказывает меня. Вот так я это ощущаю. Мстит за поцелуй с Индиго. Позволяет этой элитной сучке трудиться над своим членом, а она старается – замечаю я краем глаза.

Во мне нет ни злости, ни праведного гнева. Есть я, застывшая, как сосулька, есть наш с Нейманом зрительный контакт.

Меня заводит эта порносцена. Возбуждает. Но не само действо – оно проходит мимо сознания, как механический акт, как неясная тень на экране телевизора, а Нейман. Его лицо. Глаза, что, не отрываясь, заглядывают куда-то уж слишком глубоко.

Рубленые черты лица стали ещё резче. Намертво сжатые челюсти чётче рисуют линию подбородка. А в глазах… тёмная хмарь, переходящая в бурю, в снежные сумерки с чёрным небом.

Это напоминает детскую игру в гляделки, когда если отвёл взгляд, то проиграл.

Он засасывает меня, как в воронку. Я смотрю и падаю. Кружусь, как одинокий листок, что оторвался от ветки и планирует, мечется в объятиях ветра и никак не может приземлиться.

Я чувствую, как твердеют соски. Как непроизвольно размыкаются пересохшие губы. Я облизываю их, пытаясь дышать.

В груди пожар. Сгусток тёмного огня катится вниз живота и оседает там тяжёлым клубком. Я сжимаю ноги, пытаясь усмирить острое, невыносимо сильное возбуждение.

Ноги становятся ватными. Я сжимаю пальцами приоткрытую дверь, чтобы не упасть, не рухнуть на колени. У него уже есть ценительница его хрена. Но я не чувствую себя лишней, потому что это не она его ублажает. Это мы трахаем друг друга взглядами. Я его, а он – меня. И никто не хочет сдаваться. Сцепились, как зубцы механизма, спаялись воедино от невыносимо высокой температуры – не рассоединить.

Я вижу, как вздрагивают его губы.

«Ни-ка», – произносит он безмолвно. Как, оказывается, легко читать по губам. И то, что он произносит моё имя, заводит меня ещё больше.

Я схожу с ума от того, как меняется его лицо. Сейчас он другой. Не изваяние из камня. Не бездушное бревно. Не ледяная статуя, у которой нет эмоций. Не сплошная ровная линия, когда ничего не прочесть. Он изломанная вожделением кривая, что, петляя зигзагами, оживает, дышит страстью и такими эмоциями, что мне снова становится нечем дышать.

Он будто сидел в толстенной броне и вдруг… приоткрылся. Для меня. Стал беззащитным, с тонкой кожей, которую так легко поранить. И в то же время в нём читалась мощь, несгибаемость, опасность. Он поглощал и подавлял, заглушал собой мои робкие всплески, мой несостоявшийся бунт.

Но я не сдавалась. Не желала уступать. Я смотрела на него с вызовом, гордо задрав подбородок. Глядела и мечтала сломить, хотя перед глазами уже плыло, туманилось. Хотелось моргнуть, дать отдых воспалённым векам, не знающим слёз.