— Скорее, Фарли, — стонала Валери. Она извивалась на мятойпростыне, груди перекатывались из стороны в сторону, рука поглаживала влажнуюкиску.

— Я пытаюсь, — процедил он сквозь стиснутые зубы. Пот лил снего ручьем. Попытки избавиться от покупки не приносили результата.

— Черт побери, перестань играть со мной! Я сойду с ума.Оттрахай меня, Фарли! Оттрахай!

— Я не играю! Я не могу снять штаны!

— О Боже! — Валери встала, начала одеваться. — Сукин ты сын!

— Подожди, подожди! — вскричал Фарли. — Не уходи!

Он метнулся в маленькую нишу-кухню, выдвинул ящик, схватилострый как бритва нож. Попытался подсунуть лезвие под пояс, но только поранилживот. Осторожно ткнул острием в бедро. Материя не порвалась. Железо ее небрало.

Хлопнула входная дверь. Валери вылетела из его квартиры и изжизни. Фарли сидел на полу в кухне и плакал. Следующие два часа он, без всякогоуспеха, пытался разрезать, разорвать, хоть что-то сделать с поблескивающимиштанами. Наконец поднялся и потащился к двери.

Люди, прогуливающиеся по Родео-драйв, оборачивались наФарли, который, хныкая, как маленький ребенок, плелся по тротуару, в одних лишьзаговоренных штанах. На каждом углу он хватался за столб с табличкой, накоторой значилось название улицы, отходящей от Родео-драйв, и сквозь слезывсматривался в название. Потом с губ его слетал протяжный стон, и он тащилсядальше.

Разумеется, Моди Плейсон не нашел.

Как и мистера Пэнтса.

А потом ноги у него подогнулись и он упал у дверейроскошного магазина кожаных шмоток. К этому моменту Фарли уже знал, почемурок-звезды кричат на концертах.

В двадцати ярдах от него Джембоун, в синем луче прожектора,издал достойный хорошей баньки вопль и скакнул вверх, сжимая одной рукойпромежность, а другой — членообразный радиомикрофон. Ахтунг, перцы!

"Шизует, — подумал Ники. — Хочет сесть на шпагат".

Это выглядело извращенно, чувственно. Ники было больносмотреть, как Джембоун приземляется в идеальном шпагате, — больно смотреть, какхозяйство певца с грохотом опускается на подмостки. Ники содрогнулся.

Больно думать, что они только что наплевали на своюстраховку. Ведь Джембоун обещал, ах, как он обещал…

Суперчистые подростки в танцующем партере глотали все безразбору. Они только что сказали "нет" наркотикам, сексу, чему-то тамеще, и у них осталась только музыка — заполнять их пустые извилины.

Музыка напоминала шум аварийной посадки военноготранспортного самолета на футбольный стадион. Только громче. Даже с учетом"Стингеров" и дважды обколотых фэнов.

Ники занимал стратегическую высоту за стояками усилителейХай-Фай. На противоположной стороне сцены он видел стадионного менеджера,стоявшего по колено в тумане из СO2, и вид тот имел совсем не радостный. Чертвозьми, да у этого надутого пижона блокнот. Он грыз карандаш и потел. Никизнал, что у него в ушах затычки из воска, и готов был поклясться, что у этогопарня волосы отступают к затылку, когда гремит музыка.

А блокнот нужен, чтобы прикинуть примерный ущерб, нанесенныйарене.

"Пиши-пиши, мать твою, — подумал Ники. — Мы тут тебезажжем".

Условия их скороспелого закулисного соглашения предполагали,что, если руководство арены позволит металлической группе "Газм"выйти за рамки полуторачасового шоу и исполнить кое-что "на бис", начем настаивал Джембоун, здание к утру будет по-прежнему стоять на месте."Ладно, — подумал Ники. — Все четко". "Газм" выскочилобратно под аплодисменты и вопли настолько осязаемые, что волосы на головешевелились. Ребята прогнали "Вызвать полицию" (пассаж с сиренойнеизменно поднимал толпу на ноги), "Тяжелую машину" и "Спикерана танке". Группа убежала со сцены и тут же, разбрызгивая капли пота,прискакала обратно, чтобы исполнить "Мотопилу" и "Слишкомкрутой, чтобы прятаться".

"Самое то, — подумал Ники. — Джембоун уже разделся доблестящих плавок. Народ заводить больше нечем. Ему остается разве чтоперерезать себе глотку и сигануть в зал. Или это, или еще одну песню "набис".

Но покупатели, которые всегда правы, почуяли, что дело идетк концу, и не собирались этого допускать. Они знали, как отыметь Джембоуна, нехуже, чем он знал, как отыметь их. Когда он их дразнил, они отвечаливожделением. Когда он сквернословил и топал, они выпадали в осадок.

Стадионный менеджер уже готов вырубать энергию. Его позывыдля Ники не менее очевидны, чем смысл какой-нибудь статьи контракта.

Все были на ногах — яростно прыгали, рвались к сцене,напирали на заграждения и охранников небольшими поначалу волнами,перерастающими в девятый вал. Это будет порыв, бездумный, как оползень,единодушный, словно муравьиная армада.

Будет буйство. Ники не думал, он знал. Более десятка леттяжких турне отточили его способность ощущать это на клеточном уровне. Он тожефункционировал как инструмент — не музыкальный, но существенный для"Газма".

Ники наблюдал, как Хай-Фай раскладывает их и управляется сбас-гитарой. Длинный гладкий "Фендер", безмятежный, как любая"девочка". "Девочка", облаченная в кожаный синий"прикид" — не до конца, так чтоб играть не мешало. Ники могбесконечно смотреть на нее, и не только смотреть, но еще она была чертовскихороша…

Ники мотнул головой, словно стряхивая сон. "Завязывай!Этот концерт может оказаться для нас последним".

Разделение труда состояло в том, что группа занималасьмузыкой, а Ники — заморочками. Сейчас он понемногу начинал заходить в завод,потому что он-то свою работу сделал… а группа вот-вот пустит коту под хвост егонедюжинный дипломатический опыт. Ох уж эти сдвинутые рокнролльщики.

У него мелькнуло воспоминание о череде исков, преследовавшихгруппу во время туров восемьдесят девятого года. Кайф беспредметный! Сегоднявсе может кончиться. Кожа у него зудела, но не от музыки, а от только чтовозникшего, слегка тошнотворного предчувствия. Усилители были установлены так,чтобы группа в наименьшей степени ощущала напор. Возможно, имеет его все-таки,глухо долбит по затылку, вызывает дурные мысли. Задача всего этого дорогого,окружавшего его оборудования состояла в том, чтобы вбирать огромные объемынеобработанного воздуха, придавать ему форму и распихивать по всей арене.Обычно Ники надевал наушники. Если бы ему не нравилось, когда так громко, онмог бы заняться продажей земельных участков.