На меня уставились искрящиеся смехом синие глаза. Ждет ревности? Или смущения? Пфф, жди, дорогой! Мне, может, и не нравится твой поход к той расфуфыренной дамочке, но ты последний, кому я это покажу!

– Ну спать теперь точно не лягу, – печально пролепетала я, злорадно наблюдая за губами демона, растянувшимися в удовлетворенной улыбке, и тут же, ткнув пальчиком в его наручные часы, пояснила: – Буду ждать с будильником наперевес. Каждая минута разлуки приблизит меня к обновкам за ваш счет. Хочу штраф!

Азард удивленно замер и, покачав головой, громогласно объявил:

– Точно гномы… Кто-то из особенно древнего рода.

По мере того как удалялся от калитки шеф, мне все меньше хотелось домой. Сидеть в своей комнате было скучно и одиноко, а бродить по другим комнатам – опасно: мало ли какие там сполохи хранятся? Хотя заживляющая мазь у меня есть на крайний случай…

Однако здравый смысл наставительно шепнул: «Хватит приключений», и я в кои-то веки с ним согласилась.

Окончательно смирившись со скучным вечером, потопала по тропинке, раздумывая о хитросплетениях судьбы. Это надо же было, чтобы демон из соседнего мира выбрал меня в саиры, оплатил мне «визу» и поселил у себя за приличную заработную плату? Поселил для того, чтобы ему не нервничать. Смех, да и только. Интересно, если бы мама была жива, как бы она отреагировала на подобный рассказ дочери? Думаю, дала бы жаропонижающее и послала отсыпаться, пока температура не спадет.

Мама… Она была реалисткой до мозга костей. Ненавидела слабости в любом их проявлении и при этом горячо любила меня. Я была единственной, кому прощались абсолютно все шалости и с кем мама позволяла себе проявление ласки. Она сама росла в детском доме: родители погибли в аварии, когда ей было около восьми лет, а другой родни не нашлось. Жесткая, смелая, непримиримая и беспристрастная, она тащила на себе всю нашу семью: папу, уже тогда увлекающегося спиртным, его маму-инвалида и меня. Она жила в движении, старалась успеть как можно больше, словно знала, что так рано уйдет… Ей едва исполнилось тридцать лет, когда случился инсульт. Такая молодая и сильная, она сгорела за несколько дней, оставив нас, совсем не приспособленных к жизни, без ее руководства.

Папа, впрочем, опомнился быстрее всех: свою мать он отвез в дачный дом, там ее и поселив «на время», сам же быстро женился на женщине со своей работы. Тетя Марина уверенно вошла в нашу квартиру, абстрактно обозначив мое место: чем тише и дальше, тем лучше.

Со временем я научилась жить с мачехой, научилась скрытничать, хитрить и жадничать. И ненавидеть тоже научилась. Так что, если подумать, единственный человек, ради которого я бы все-таки навещала родной мир, – это бабушка. Да и то редко – она хоть и сильно в возрасте, но пару лет назад встретила любовь всей жизни – Валерия Севастьяновича, бывшего алкоголика, вставшего на путь исправления. Дедок оказался глубоко верующим: требовал от любимой соблюдения всех постов, церковных праздников и даже в хор ее записал. Представляю лица стариков, если явлюсь с демоном под ручку и начну вещать про иные миры – они же меня всем приходом и оприходуют…

В общем, если в моем маленьком бедном роду и наследил кто-то из «иных», то давно уже, и кровь мы хорошенько разбавили.

Присев на ступеньку крыльца, я взяла в руки книгу, посвященную Рейвану, и, задумчиво погладив корешок, пробормотала:

– Чем дальше, тем интереснее.

Кто-то принес мой учебник сюда и оставил на пороге дома, потому что так велел Азард. Демон проявил обо мне заботу, что удивляло и настораживало. А еще он проявлял интерес к моей родословной. Еще бы: думал, возьмет в саиры безропотную девчонку из чужого мира, без способностей к магии и собственного мнения – и проблем не будет. Знай себе командуй и подавляй. Но судьба-злодейка знатно посмеялась над Малиховичем, подсунув ему меня. Хотя нет, не судьба, а провидица, причем местная и, как я поняла, весьма уважаемая. Надеюсь, она действительно знала, что делала.

Оглядевшись по сторонам, грустно улыбнулась собственным мыслям и все-таки отправилась в дом.

Странно, но за последние пару дней я привыкла к новому жилищу, освоилась и даже привязалась к нему. Здесь была моя комната, в которую даже шеф не мог войти без разрешения, моя кровать, моя гардеробная, моя атмосфера.

Стоило войти в дом, и меня окутало ощущение уюта и тепла. А ведь за много лет, прошедших после смерти мамы, я привыкла к кочевой жизни и не была уверена, что вообще способна привязаться к одному конкретному месту.

В этот прекрасный момент, когда душа моя умиротворенно урчала от снизошедшего на нее покоя, что-то практически невесомое аккуратно коснулось моего позвоночника, скользнуло вниз по спине и резко взметнулось назад.

Страх. Вот что это было.

Внезапный, необъяснимый и пока сонный, словно медведь, приходящий в себя после спячки. Он ворочался внутри меня, потягивался, скользил острыми когтями по оголенной душе, заставляя замереть, прислушаться к себе, а потом громко взвыть от боли!

– Что это за чертовщина?! – вскрикнула я, сдирая с тела прожженную, перепачканную, настрадавшуюся за день блузку. Нервно разглядывая себя в зеркало, провела кончиками пальцев по странному ожогу, едва-едва появившемуся в области солнечного сплетения, и снова закричала от ужаса: – Что это, мать вашу, такое?!

– Ну, детка, не будь столь категорична к себе, – проскрежетал Баха за моей спиной. – Это называется грудь. Хотя в твоем случае – не уверен.

Нервно обернувшись, непонимающе взглянула на объявившегося-таки домового:

– Издеваешься?

– Никак нет, – клыкасто улыбнулось «милое» создание, – просто делюсь наблюдениями. Грудь, конечно, маловата, худосочна, да и форма не ах, но и с такой можно жизнь прожить – не тужить и даже мужика ублажить. Есть же у вас бюстье с хитростями – хорошее белье и форму придаст, и высоту…

– У меня замечательная фигура. И формы хорошие, – сквозь зубы процедила я, оборачиваясь и упирая руки в боки. Куда только вся прежняя стыдливость подевалась? – Чтоб ты знал, я по этому поводу абсолютно спокойна!

– Угу, продолжай заниматься самоутверждением, но про пуш-ап не забывай, – осклабился пуще прежнего Баха, скользнув насмешливым взглядом по оголившимся частям тела. Однако стоило домовому разглядеть то, из-за чего я, собственно, и кричала, как он мгновенно посуровел и, озадаченно ткнув в меня пальцем, спросил: – Это что за чертовщина?!

Домовой говорил об ожоге, очертания которого быстро теряли форму, превращаясь в небольшое размытое пятно. Маленькое и невзрачное. Словно обожглась я уже давно, и теперь лишь едва заметные бледные шрамы напоминали о ране. Но стоило получше приглядеться, и на коже все-таки прорисовывался правильный треугольник, рассеченный пополам молнией.

– Кабы знала, что это и откуда, не паниковала бы так, – укутываясь в махровый халат, нервно огрызнулась я. – Только успокоилась и решила, что смогу прожить с Азардом год, как вот, – ткнула пальцем в область ожога, – нарисовалась новая проблемка.