«Значит, вот так, – думал он. – Уходит Адамян.Уходит эпоха. Ну, предположим, эпоха не уходит, потому что уходит один лишьАдамян, но все отныне будет не так, все станет чуточку иначе. Непьющие пилоты,кафе-мороженое напротив бара, молодой директор… ну, предположим, до» шелестабелых крыльев еще далеко, много воды утечет в Реке…»

Он спешил к себе в коттедж окраинными улочками, чтобы нестолкнуться с трезвой свадебной процессией и не оказаться в нее затянутым.Догадки не оформились окончательно – так, колыхались зыбкие туманные контуры –но услышанные от Касторыча фамилии он когда-то где-то слышал уже…

Он вошел в свой коттедж, в тщательно прибранную, насквозьстандартную комнату. Улыбалась с цветного плаката разухабиста зарубежнаякрасотка в купальнике из рыболовной сети, на письменном столе размеренно стучалголубой метроном.

Панарин погрузился в книжные завалы и часа через полторанашел обтрепавшийся томик, изданный лет восемьдесят назад. Лет пять уж как егоне открывал.

Как всякое грандиозное и протяженное во времени предприятие,аэрология обросла за годы своего существования легендами, преданиями, бредовымивымыслами, апокрифами и полумистическими откровениями. К которому из жанровотносилась изданная еще при старой орфографии книжка, установить было бызатруднительно. Автор, корреспондент какой-то бульварной газетенки, старательнособрал анекдоты, слухи, сплетни из жизни обитателей Поселка (именовавшегосятогда Сьянсбургом) и выпустил их в свет под названием «Будни королей воздуха».

Панарин стал читать и странице на пятидесятой натолкнулся наискомое. Историю о том, как однажды поручик Бельский, отпетая головушка,любитель прекрасного пола и воздушных выкрутасов, якобы ухитрился приземлитьсяв Вундерланде, собрал там пригоршню цветных камешков и сделал из них ожерельедля своего предмета воздыханий, некоей певички Илоны, в Сьянсбургегастролировавшей. Восхищенная редчайшим подарком, певичка Илона вскоростивознаградила поручика за его храбрость самым приятным образом, что вызвалолютую зависть и злобу прапорщика Ружича, соперничавшего с поручикомотносительно певички Илоны. Надравшись в тот же вечер в офицерском собрании,Ружич стал кричать, что поручик Бельский – записной враль и шарлатан, что вВундерланд он вообще не летает, а кружит где-то поодаль, пока не налетаетнужное время, что камешки эти он подобрал в окрестностях Сьянсбурга и жестокооблапошил доверчивую красавицу. Поручик Бельский заехал прапорщику Ружичу в ухои оборвал с него погоны. Назначен был суд офицерской чести, запахло дуэлью, но,недотерпев до начала суда, ранним утром прапорщик Ружич появился на летномполе, целясь из браунинга, заставил аэродромную команду заправить его аэроплани громогласно заявил, что отправляется в Вундерланд набрать настоящих тамошнихкамней и навсегда посрамить жулика Вольского. Видя его состояние, дежурныйофицер и команда не осмелились препятствовать, заправили бак и крутанули винт.«Ньюпор» Ружича, ведомый похмельными руками, взлетел, кренясь вправо-влево – инавсегда исчез в рассветной дымке над синими горами. А вскоре грянула перваямировая, всем стало не до Вундерланда, в вихре событий и перемен затерялись ипоручик Бельский, и заезжая певичка Илона, и все остальные…

Такая вот история. Панарин не взялся бы сейчас оценивать еедостоверность. Он знал одно – «полосатики» не могли быть подобраны вокрестностях Поселка…

Кое-какой навык у него был, и он уверенно нажал несколькоклавишей, перевел три рычажка и сунул снятый со шнурка «полосатик» в круглоеотверстие на серебристой панели экспресс-анализатора. И почти сразу же дурныммявом взвыла сирена, по голубому экрану дисплея добежала красная строка:«Тревога! Тревога! Тревога!» Панарин хлопнул ладонью по клавише, и сиренасмолкла, но дисплей продолжал работать.

«Полосатик» был из Вундерланда. Никаких сомнений. В домахдесятков пилотов лежали, висели у них на шее камни из Вундерланда. Разговор оих происхождении как-то никогда не возникал. Теперь ясно, что те, кто з н а л, вовремяобходили скользкую тему. А это означало…

Панарин глянул на голубой метроном, украшенный золотымальбатросом. Кто помнит, когда появились метрономы? Да никто не помнит, дажеШалыган ничего не сказал, а этот вопрос не принадлежит к тем, от которых онуклоняется. Просто мы знаем, что метрономы останавливаются, когда погибает иххозяин. Собственно, мы не знаем – нам так сказали. Давным-давно, не упомнить ужи когда. И мы выросли, возмужали с этим чужим утверждением, и сейчас толькоспохватились, что никакими доказательствами оно не подкреплено. Случалосьнесколько раз, что после смерти пилотов их метрономы находили остановившимися.Ну и что? Можно подыскать множество других объяснений, но мы подобныавстралийским аборигенам, искренне считающим, что в том-то и том-торазрисованном камне заключена их душа. Как вообще могло произойти, что мы, людитехнотронного века, дипломированные специалисты, атеисты, материалисты,поверили, будто наша жизнь связана со стучащим приборчиком? Потому только, чтотак утверждает Президент Всей Науки – скучно и многословно?

Панарин рывком поднялся. Честно говоря, ему было страшно, ноон собрал в кулак всю волю, всю силу духа, непропитую пока что решимость исмелость.

И остановил метроном. Блестящая стрелка с грузиком замерла,отклонившись вправо. И ничего особенного не произошло, вообще ничего непроизошло, метроном молчал, а Панарин оставался живехонек и невредим. Поборовоцепенение, брезгливо, словно дохлого мыша, он взял метроном за стрелку ивышвырнул в мусорную корзину. Потом снял телефонную трубку:

– Говорит Панарин. «Кончар» на полосу. Молчать! Этосовершенно не ваше дело. Кажется, я имею право приказывать, вы не забылислучаем?

7

Ты искал цветок,

а нашел яблоко.

Ты искал родник,

а нашел море.

Ты искал женщину,

а нашел душу.

Э. Сёдергран

Он направил самолет вниз, на зеленое поле, кончавшееся упесчаной отмели, золотыми генеральскими лампасами окаймлявшей берега Реки.«Кончар» пробежал метров триста, остановился. Чихнул и замолчал выключенныймотор, замер трехлопастный винт.

Панарин откинулся на упругую спинку кресла, расстегнулремни. Не хватало решимости откинуть фонарь. Он сотни раз пролетал над этимиберегами, над этой землей, но ни разу не снижался ниже пятидесяти метров –предельно допустимая минимальная высота, неизвестно кем и когда установленная.

С курсантской юности его приучили бояться этой травы, этогопеска, этого воздуха. Признаться, дня страха были все основания, достаточноознакомиться с пухлыми томами полетных журналов за любой год – обязательнонаткнешься на такое, что поколеблет веру в беззлобное дружелюбие или, покрайней мере, беззлобный нейтралитет Природы. Но, с другой стороны, все этиопасности и ужасы подстерегали только тех, кто летал, перемещался в воздухе надВундерландом внутри искусственных летательных аппаратов тяжелее воздуха…