– Ну вы и жрать… – уважительно сказал Панарин.

– Привычка, мой дорогой. Давайте песни петь, что ли. Эй,шантрапа, не гомонить! – рявкнул он на расшумевшихся за соседним столикоммехаников, взял гитару, тронул струны, и его бархатный баритон без усилий залилбар:

Она была первою, первою, первою кралей в архангельскихкабаках.

Она была стервою, стервою, стервою с лаком сиреневым накоготках.

Пригорюнившиеся механики почтительно внимали – ВарфоломеяБонифатьевича Пастраго стали твердо уважать со времени его первого появления напублике.

– Слушайте, Варфоломей, – сказал Панарин. – У васслучайно несчастной любви в прошлом не имеется?

– Ну да, – неожиданно легко сказал Пастраго. –Дело было еще в студенчестве. Понимаешь, Тим, она в общем-то ничего, но в меняне верила. Напрочь. А неудачников ей не нужно было. И вышла за одного,подававшего ба-альшие надежды. До сих пор он их подает, доцент в Моршанском«Ниимахорка»… Ну и Бог с ним.

Счастливая любовь похуже несчастной…

– И вы не боитесь передо мной раскрываться?

– Дурашка Тим! – захохотал Пастраго. – С чего вывзяли, будто психолог обязательно должен быть закрыт, блиндирован, экранирован…Ну, пока. Отправляюсь на блудоход. А завтра поговорим, есть дело…

Он поднялся и побрел к выходу, чуточку покачиваясь, бренчана гитаре:

А сыночек Анатолий —

бож-же мой!

Вырастает алкоголик —

бож-же мой!

Деньги тянет пылесосом,

на отца грозит доносом…

Панарин пошел к стойке за новой бутылкой. На улице раздалсявдруг короткий и резкий, мощный свист: «фью-ю-ю-ю-юмм!», и стекла разлетелисьвдребезги. Сумерки за окном пронизала сиреневая вспышка. Все повскакивали смест. Снова свистнуло, чуть подальше, отчего-то заложило уши. Еще одна вспышка.Свист. Вспышка. Свист. Вспышка.

Панарин выскочил на улицу, следом высыпали остальные.

Над Поселком носились какие-то черные квадраты, то снижаяськ самым крышам, то взвиваясь к облакам. К бару бежали, заполошно размахиваяруками, несколько человек. Ближайший квадрат спикировал на них, сложился,превратившись в обращенный к земле четырехугольный раструб, похожий на трубустаринного граммофона, в глубине его малиново блеснуло, раздался свист, ипрозрачная сиреневая туча накрыла бегущих. Люди замерли в нелепых позах,медленно опустились на асфальт. Раструб, на лету становясь квадратом, понессядальше.

Рядом захлопали выстрелы – механики палили по неведомомупротивнику. Никакого результата. Квадрат сложился, сверкнула вспышка, и полосапламени ударила в стену бара, опалив лица странным сухим жаром. Один измехаников скорчился под стеной нелепой черной куклой, пахнуло паленым.

Они забежали в бар и стали палить в окно по проносящимсяквадратам. Не похоже, чтобы тем это приносило хоть какой-то вред, они кружилинад улицами, обрушивая вниз смертоносные сиреневые тучи и языки огня, и оттого,что все происходило бесшумно, беззвучно, если не считать предваряющего смертьсвиста, было еще страшнее. Где-то поблизости уже полыхал дом. Завывали сиреныГлавной Диспетчерской, поодаль стрекотали автоматы.

– Что же это, Господи? – шептал механик рядом сПанариным, крестясь.

Патроны у них у всех кончились. Квадраты парили в вечернемнебе, нелепые и страшные на фоне ало-голубых облаков, подсвеченных уплывшим загоризонт солнцем, свист вонзался в барабанные перепонки, как буравчик толщинойв волос, сиреневые вспышки, казалось, залили все вокруг нелюдским светом.

«Клементина, – вспомнил Панарин и похолодел. – Этаее привычка сидеть вечером у коттеджа и любоваться закатом, особенно когда онане в настроении, а уж сегодня оно у нее…»

Отбросив протянувшиеся к нему руки, он выпрыгнул в окно.Прижался к стене, следя за квадратами, улучив момент, перебежал улицу, смахускользнул под чей-то автомобиль. Наметил следующее укрытие. Высунул голову,словно черепаха из-под панциря, осмотрелся, броском преодолел несколько метрови оказался под бетонным козырьком у входа в парикмахерскую. Рядом обрушилось наземлю и растаяло сиреневое облако – квадрат на миг опоздал. «И у тебя, сука,реакция не идеальная, – со злобным удовлетворением подумал Панарин. –Сволочь Тарантул, теперь никаких недомолвок и двусмысленностей, никакихгаданий, все как под микроскопом – Вундерланд ответил на истребители…»

Стекла задребезжали, одно звонко лопнуло – над самымикрышами пронесся истребитель, и засверкали зе-леные сполохи лазерных пушек.Спустя некоторое время в небе блеснул огненный шар, и рев турбины перешел внесущийся к земле надрывный вопль, жалобный вой. Невдале-ке громыхнул взрыв,взлетел грибо-образный столб дымно-желтого пламени.

Над Поселком завывали новые истребители, хлеща воздушнойволной по крышам. Еще один самолет упал и взорвался где-то у леса, и Панаринувидел, как квадраты вереницей, с адской скоростью уносятся к горам, внаправлении Вундерланда. Тогда он побежал открыто, не таясь уже.

Клементина сидела в шезлонге у крыльца, откинув голову наспинку, почти как давеча в машине, но на этот раз поза была деревянной,мертвой, скованной. Еще не веря, Панарин наклонился над ней, увидел в ее широкораскрытых неподвижных глазах отражение себя и полыхавшего соседнего коттеджа.Ее пульс не прощупывался, сердце не билось.

Рыча что-то невнятное, Панарин подхватил ее на руки ипобежал в сторону клиники. Трезвый островок рассудка доказывал, что противударов Вундерланда не бывает лекарств и лекарей, волны эмоций захлестывалиостровок, но островок не сдавался, мало того, напомнил вдобавок, что первыйудар последовал самое большее через полминуты после того, как профессорПастраго вышел из бара на площадь.

Задохнувшись, Панарин невольно перешел на шаг. Площадь былаярко освещена, и не только фонарями – в нескольких местах трещали пожары – иПанарин издали увидел запрокинутое горбоносое лицо с ассирийской бородищей.Пастраго лежал навзничь посреди площади, у самого постамента ИзобретателяКолеса, гитара валялась рядом, блики плясали на барбадосском ордене. Панариносторожно опустил Клементину рядом с профессором, сел на холодный асфальт изавыл без слез.

Здесь на него и наткнулась машина «скорой помощи».Дальнейшее виделось словно сквозь густой туман – кажется, он долго не отдавалКлементину и Пастраго, кричал, что они живы, что им нужно полежать немного насвежем воздухе и все обойдется. Его то, ли уговорили, то ли вырубили с большимзнанием анатомии. Провал в памяти – и он уже рвался в дирекцию к Адамяну,размахивал разряженным пистолетом, отшвыривал осторожно оттиравших его от входабезопасников. Второй провал – и он уже сидел на влажной земле на окраинеПоселка, а совсем рядом уродливым грибом бугрилась лачуга Шалыгана. Окносветилось. Противно визгнула дверь, вышел Шалыган и негромко позвал: