– Убедительно, – усмехнулся Генри.

– Какого хрена вы там делаете? – крикнула Джесс из кухни.

Мы гурьбой вышли из кладовой.

– В сахар забрались муравьи, – сообщила я новость всем остальным.

– Фу, – поморщилась Мила.

– Кто-нибудь, погуглите, муравьи могут переносить болезни? – попросил Пэдди.

– Да ради всех святых, – фыркнул Генри.

– А знаете, они очень умные, – увлеченно заговорил Найл. – Известно, что, когда их жилище заливает вода, некоторые виды муравьев сцепляются друг с другом и образуют плоты из своих тел.

Мила с обожанием посмотрела на него.

– Посмотрим… – сказал Дил, поднимая телефон. – Кстати, это садовые или фараоновы муравьи?

– Садовые, я думаю, – сказал Найл.

– Ты же их даже не видел, – ласково улыбаясь, заметила Мила.

– Да, но фараоновым муравьям, как правило, требуется постоянный источник тепла. Их находят под батареями или чем-то таким, но, я полагаю, это не наш случай?

– Нет, – подтвердил Генри.

– «Садовые муравьи не распространяют и не переносят болезни, но доставляют не меньше хлопот своими потребностями повсюду добывать пищу», – прочитал вслух Дил.

– Значит, получается, – сказала я, – муравьи могут остаться.

– Пусть едят сахар! – заявил Пэдди.

Остаток выходных мы потратили на то, чтобы распределить роли в ведении домашнего хозяйства. Следующие две недели в основном прошли на свежем воздухе: мы лениво поигрывали в крокет или бадминтон, курили, развалившись на траве, читали книги, неторопливо прогуливались по пыльной тропинке, ведущей к пляжу. Алкоголь стал приемлем в любое время суток: «Кровавая Мэри» на завтрак, затем холодное пиво в полдень, дальше время коктейлей, а ближе к ночи в ход уже шло все, что осталось, – обычно дешевое вино. Еда всегда появлялась спонтанно. Тот, кого меньше всех разморило на солнце (или от количества выпитого), примерял на себя роль шеф-повара. Больше всех всем в этой роли понравился Найл. Они с Милой привозили из города кучу разных продуктов, и Найл, пролистав одну из потрепанных кулинарных книг Ташенов, пускался в эксперименты, которые заканчивались неизменными триумфами. Несмотря на всеобщий хаос, Дил единственный умудрялся придерживаться распорядка дня: вставал на рассвете, выгуливал Долли по тропе вдоль побережья и затем уединялся в кабинете за работой, выпивая по ходу огромное количество кофе. Он утверждал, что работоспособен только по утрам, когда его мозг еще «гигроскопичен». Генри и Найл тоже порой уделяли внимание своим ноутбукам, хотя и находились в законном отпуске. Найл пару раз отлучался в Лондон на деловые встречи – он появлялся на кухне рано утром, одетый в деловой костюм и при галстуке, и на фоне общего бардака выглядел немного сверхъестественно. Чтобы разбавить долгие поездки на поезде, он иногда оставался ночевать в городе. В его отсутствие Мила заметно нервничала. Пэдди тоже пару раз вызывали на прослушивания, причем без предварительного уведомления. Джесс весь день помогала ему с читкой по ролям, а вечером, перед отъездом Пэдди, они потчевали нас подготовленной сценкой.

Что касается меня, в покое и симметрии «голубой комнаты» я нашла идеальную среду для творчества: сидя за столом у окна, я набросала несколько стихотворных строк в свою тетрадь.

Высоко в чистом небе – Цапля,

Она манит меня сбежать.

Но лишь ты своей улыбкой

Игривой

Можешь меня задержать.

12

Где бы я ни была – в доме или где-то на территории, – я всегда чувствовала, где находится Генри, как будто между нами существовало подобие орбитального притяжения. Я расстраивалась, если не удавалось сесть рядом с ним во время обеда, страстно желала, чтобы он навестил меня в нашей комнате, пока я писала (если я заполню эту страницу, он придет), жаждала, чтобы он невзначай, ненароком коснулся меня. Стихосложение часто уступало место порнографическим рассказам с участием Генри в роли солдата, Генри в роли учителя, Генри в роли рыбака…

Проще говоря, я не могла им насытиться. И это было блаженство.

После особенно вкусного ужина от шефа Найла в виде сибаса с морской спаржей мы отвалились на спинки наших кресел, Джесс открыла еще одну бутылку вина, а Мила передала по кругу свой фирменный косячок. Язычки пламени свечей выхватывали наши лица из темноты комнаты, которая казалась пещерой. Окна этой комнаты выходили на северо-восток, поэтому дневной свет покидал ее первой, и тогда стеновые панели из красного дерева и низкие потолочные балки окутывали тени.

Окна были открыты, и сквозняки бодрили нас влажно-соленым воздухом, от которого трепетало пламя свечей. Я прижималась плечом к плечу Генри, наши обнаженные руки переплелись. Дил сидел во главе стола и разглагольствовал о романе «Миссис Дэллоуэй», периодически прерываясь на то, чтобы качнуться на стуле и стряхнуть пепел с сигареты в окно.

– Интересно, – неспешно размышлял он, выпуская длинную струйку дыма, – не описала ли Вульф самоубийство Септимуса как своего рода пособие для себя.

– Господи, – прошептала Мила. – Немного жутковато, Дил.

– С чего ты так думаешь? – решилась возразить я. – Она написала «Дэллоуэй» в двадцатых годах, так? А покончила с собой гораздо позже… Кажется, в сороковых. Разве может это быть как-то взаимосвязано? Многие авторы пишут о самоубийствах. Это отличный драматический материал.

– Верно, – парировал Дил. – Но я думаю, что в данном случае они все же связаны. И восхищение Клариссы решением Септимуса говорит о том, что Вульф уже тогда размышляла над этой идеей. Фактически, – Дил резко выпрямился, – можно утверждать, что образ Клариссы отражает ту сторону автора, которая скована общественными рамками и семейной жизнью, а образ Септимуса представляет ее внутреннюю сущность, ее личность, измученную и трагичную, но свободную.

– Ну, тебе лучше все это оставить для своего эссе, – посоветовал Генри.

Дил рассмеялся.

– Похоже, оно уже все там, – предположила я, и Дил бросил на меня раздраженный взгляд, который доказывал правоту моего предположения.

– В таком случае, мой юный ученый, – сказал Пэдди напыщенным менторским тоном, – вы намерены утверждать, что каждый персонаж романа является отражением самого автора или, по крайней мере, какой-то его грани?

– Да! – вмешалась Джесс. – Как говорит Фрейд о снах: все, о чем мы грезим во сне, по сути, является творением нашего собственного подсознания. То есть все в наших снах – это только мы. Возможно, неисследованные или невыявленные наши стороны, но заключенные в нас.

– Нет, – заговорил Дил. – Я думаю, что в художественной литературе персонажи могут быть созданы и на примере людей, с которыми автор сталкивается в своей собственной жизни.

– Согласен, – поддержал его Найл.

– Спасибо, друг, – улыбнулся Дил, а Мила поцеловала Найла.

На какое-то время мы все как будто подвисли, отклонившись в русло собственных размышлений.

Дил налил себе еще