«Были когда-нибудь странные ощущения?» — осведомился я.

«В смысле, видения? — уточнил он. — Нет, не было».

Я кивнул и продолжил шнуровать.

«Но по ощущениям похоже на то, — сказал он, — когда я однажды умер».

Он помолчал.

«Когда мне было двадцать с небольшим, я заболел мононуклеозом и неделями не вставал. Однажды ночью — ну не скажешь по-другому — я умер. Я видел себя со стороны. Видел своих близких. Встретил священника, кажется. Но он сказал, чтобы я уходил. Время мое еще не пришло. Не знаю, надолго ли я отключился. И когда я сижу в темноте в пещере, то чувствую себя так же, как той ночью. — Он помолчал. — Словно пребываю вне своего тела, двигаюсь внутри земли и вижу всё разом».

«У КАЖДОГО В ГОЛОВЕ СВОЯ ПЕЩЕРА». Я произнес это вслух и следил, как слова падают в темноту. Структура нашего сознания, стало быть, такова, что выход за пределы нормального сознания ощущается как спуск в пещеру. «Пещера — это более точный образ для погружения в омут или путешествия в мир иной, которое переживают медиумы», — писал Дэвид Льюис-Вильямс в 2002 году в своей книге «Разум в пещере» (The Mind in the Cave). Мысль о пещере эхом звучит в человеческой культуре; звучит дольше, чем мы можем предположить. В далеком прошлом наши предки рассказывали истории о порталах в сознании, минуя которые они путешествовали по темным коридорам, переживали смерть, переходили на уровень сознания вне повседневной реальности. Также они рассказывали истории о порталах в земле: они спускались в каменистые пещеры, освещая себе дорогу сосновыми факелами, передвигаясь по неземным ландшафтам, не похожим ни на один на поверхности. Со временем мы уже не помним, где истории о ландшафтах разума, а где — о ландшафтах земли: в какой-то момент они становятся одним целым, и порталы в сознании и порталы в земле начинают означать одно и то же.

По мере того как наши предки расселялись по планете, рассказы о таких порталах появлялись в каждой культуре мира. Герои путешествовали по темным проходам под землей, достигали мира духов, затем возвращались на поверхность, наделенные священной мудростью. Пифагор спускался в Аид через одну из пещер на острове Крит, и то же самое делали герои мифов в различных культурах: майя, кельты, древние скандинавы, навахо… Даже Иисус Христос спускался в подземный мир, пройдя через «темную зону» пещеры. В «Сошествии во Ад», приложении к Евангелию от Никодима (одного из апокрифических текстов, исключенных из Библии), Иисуса хоронят в каменной гробнице — и это, как мы помним, пещера, ко входу которой привален камень. Во мраке пещеры Иисус оставляет свое земное тело и нисходит во Ад, в «последнее из мест»[76], где он проповедует умершим и освобождает неправедно заточенные души. Именно в подземном мире Иисус воскресает и возносится на небеса.

Одно из старейших литературных произведений в истории человечества — «Эпос о Гильгамеше», записанный на глиняных табличках в Месопотамии четыре тысячи лет назад, — также повествует о спуске под землю. Гильгамеш путешествует в иной мир, чтобы открыть секрет вечной жизни. Для этого Гильгамеш, чье имя переводится как «тот, кто видит глубину», должен пройти сквозь длинный темный туннель.

Описание двусмысленно, отсутствуют детали, поэтому нам остается только гадать, движется ли он в темноте под землей или же в своем сознании.

Каждый раз, когда мы заглядываем внутрь пещеры, туннеля, да что там — любой ямы в земле, нас накрывает смутное воспоминание: мы уже видели это место во сне, на границе сознания. Проходя через портал, мы должны отдавать себе отчет: мы оставляем позади, на поверхности, мир порядка, отказываемся от линейности и логики привычного мышления, отдаваясь на милость изменчивому хаосу. Каждый из нас теперь Мишель Сифр, и мы пытаемся изменить биологические циклы в «темной зоне» пещеры; каждый из нас Пифагор, и вот мы пытаемся общаться с душами предков; так или иначе мы разрываем круг привычной реальности, подбираясь ближе к чему-то, что находится на границе мира, чем бы оно ни оказалось.

Уилл Хант

В последние несколько часов в пещере Мартенс я лежал в темноте и тихо напевал, прислушиваясь к тому, как мой голос эхом отражается от невидимых контуров пещеры, как бы обозначая их. В какой-то момент я почувствовал нарастающее беспокойство и снял ботинки, поднялся на ноги и в полном мраке начал исследовать территорию вокруг лагеря маленькими, осторожными шагами. Сначала я не отрывал стоп от земли, осторожно вытягивая ноги и проводя пальцами в носках по полу пещеры, пытаясь нащупать валуны, чтобы не споткнуться. Я обошел лагерь, начал второй круг по тому же маршруту, теперь уже шагая увереннее и немного приподнимая стопы над землей. Потом еще раз и еще, пока не зашагал в обычном темпе, считая круги в темноте.

Когда я вышел из пещеры, было без малого семь вечера, прошло ровно двадцать четыре часа. Я стоял на краю ущелья и, сощурившись, смотрел на рассветное солнце. Пока мои зрачки сокращались до привычных размеров, я наблюдал, как — говоря словами поэта Марка Стрэнда — «мир вновь принимает форму». Один спелеолог как-то сказал мне, что побывать в пещере — примерно то же, что умереть, примерно то же, что не родиться, и теперь я чувствовал себя так, словно возвращаюсь из загробного мира и одновременно впервые вхожу в этот. Наконец я перекинул сумку через плечо и вышел в лес, где снова почувствовал благодарность за очевидные вещи — за свет, за воздух, за тепло, за ясное небо. В сознании отдаленно звучали восторженные строки Стрэнда[78]: