– Не уверен, что ты обрадуешься.

– Я уже говорила, что не обрадуюсь, но твое де­журствопод моими окнами просто никуда не годит­ся. У меня сердце разрывается на части.Иди домой и ложись спать.

– Извини, – покаянно сказал он. – Ты права, ивообще…

Он отключился, а я прошла к входной двери, распахнула ее иприслонилась к дверному косяку, сложив на груди руки, в свете, падающем изхолла, он, безусловно, хорошо меня видел.

Дед торопливо пересек дорогу, отделяющую сквер от моегодома.

– Можно войти? – спросил он.

– А зачем я дверь открыла, по-твоему?

Он вошел, запер дверь, и я оказалась в его объ­ятиях. Немогу сказать, что меня это удивило, в кон­це концов, для чего-то я в самом делеоткрыла дверь.

– Девочка моя, – зашептал он, его голос, каквсегда, завораживал. Ну вот, он меня целует… Все дело в его чертовом голосе,закрываешь глаза, и все, как раньше: я люблю его, он любит меня, и впереди насждет светлое будущее.

Он подхватил меня на руки и понес в гостиную. Вместо тогочтобы сказать: “Игорь, ты пожилой че­ловек, подумай о здоровье, еще надорвешьсячего доброго”, сказать и испортить романтическую сце­ну, после чего,почувствовав взаимную неловкость, мы выпьем чайку и тихо-мирно поговорим, таквот, вместо этого я уткнулась носом в его грудь, точно в детстве, когда язасыпала перед телевизором, а он относил меня в постель. Я нарочно засиживаласьу телевизора, из-за вот этой минуты, когда он подой­дет и подхватит меня наруки, а я уткнусь ему лицом в грудь. Должно быть, по этой причине сейчас я тер­петьне могу телик, некому меня на руках носить.

– Как же я люблю тебя, – сказал он. Голос внутрименя шептал: “Он в самом деле тебя любит, и ему плохо, очень плохо, может, дажехуже, чем те­бе”, а второй голос рыкнул: “Не позволяй пудрить себе мозги”. Были третий, тоненький и противный: “Да ладно, чего ты, порадуй старика, от тебяне убудет”. Все три мне надоели, и я заревела со злости, что не могу от нихизбавиться, а Дед гладил меня по голове и шептал: – Забудь все, – точногипнотизер, повторял он. – Есть только ты и я…

Утром я вскочила ни свет ни заря и тихо поки­нула спальню,пока Дед еще не проснулся. Мысли разбегались, как тараканы, и не было среди нихни одной стоящей.

“Ладно, давай рассуждать здраво, – призвала я себя кпорядку. – Я считаю его сукиным сыном, по его желанию погиб человек, за которогоя собира­лась выйти замуж, он политик до мозга костей и плю­ет на всякую хрень,которую я считаю важной, но он меня любит. По-настоящему только он меня и лю­бил.И я люблю его, тут уж ничего не поделаешь, со­всем не так, как раньше, нолюблю, злюсь, ненавижу, иногда презираю, но вычеркнуть из жизни не могу. И онне хуже других слуг народа, во многом даже лучше. Его есть за что уважать. Ато, что он когда-то… прошло много лет, а господь велел прощать”.

Утренний аутотренинг благотворно подейство­вал на меня, и,когда появился Дед, я улыбалась во весь рот. Он, конечно, тоже улыбался,завернувшись в халат, оставленный каким-то залетным любовни­ком несколько летназад. Халат ему был маловат, но вообще Дед выглядел молодцом. Особенно сейчас,расточая мне улыбки. “Прекрати на него злиться, – мысленно прошипелая, – могла бы с ним не ло­житься, самой хотелось, так что нечего еговинить”.

– Доброе утро, – возвестила я, искренне наде­ясь,что таковым оно и будет.

– Как ты красива, – сказал он, протягивая ко мне руку.

– Правда?

– Конечно. Я вчера думал, что жизнь конче­на, –прошептал он, – а сегодня мне кажется, что она только начинается.

– Во сколько тебе надо быть в конторе? – ре­шила япроявить благоразумие.

– Успею выпить кофе.

– Кофе готов, я сделала бутерброды…

Мы сели за стол напротив друг друга.

– Как твои дела?

Поначалу я решила, что это дежурный вопрос, отвечу“нормально”, и проехали. Но не тут-то было. Дед методично, с пристрастиемзадавал вопросы до тех пор, пока я довольно подробно не обрисовала ситуацию.

– Если тебе нравится сам процесс, иди работать вмилицию. Проблем не будет, замолвлю словечко, да и без этого тебя возьмут срадостью. Конечно, если ты вернешься на свою прежнюю работу, ко мне, я имею ввиду… Но я не настаиваю, и даже просить тебя не вправе, но по поводупроисходящего совершенно убежден: ты занимаешься ерундой. И ерун­дой опасной.Зачем тебе Тагаев? Он бандит. Ты по­нимаешь, что женщине вроде тебя даже думатьсмешно… Я тебе категорически запрещаю. Сегодня же позвоню, пусть бросят все силына раскрытие этих убийств. Чего они там в самом деле не чешутся… А Вешняковутвоему шею намылят, чтоб за твоей спиной не отсиживался.

– Игорь…

– Все. Ты живешь одна, от твоей собаки ника­кого прока,завела бы хоть овчарку, что ли… А тут эта шпана. Да ты хоть представляешь… Непредставляешь, потому что с этим отребьем никогда раньше дела не имела. Если нехочешь довести меня до ин­фаркта, найди себе другое занятие… Я в ванной бри­твувидел, пока я привожу себя в порядок, вызови, пожалуйста, мою машину.

Машину я, конечно, вызвала и ручкой помахала на прощание, нок прежним моим сомнениям те­перь прибавилось уныние. Старый змей опять меняпереиграл, немного романтизма, и вот я вновь сплю с ним и даже вынужденасчитаться с его мнением. Вешнякову по шее, меня котлеты жарить. И ведь непридерешься, о моем благе думает. А может, о сво­ем? Я прятала за злостьюобиду, хотя давно надо бы привыкнуть: Дед ничего не делает просто так, всегдаесть причина, иногда две или три.

– Разберемся, – подмигнула я Сашке. Покончив сдушевными переживаниями, я от­правилась на машине в поселок Кострово, откудаприбыли туристы, отдыхавшие в день убийства на острове. Прямой дороги к поселкуне было, доби­раться пришлось через райцентр, и на это ушло до­вольно многовремени.