– Ты вернулся, мой старый грязный пес, – тихосказал я. – Ты знаешь, что все остальные собаки исчезли с лица Земли?

Он стал вилять хвостом, подошел ко мне и лизнул руку.

– Руки, Бортан! Нужны руки, чтобы освободить меня. Тыдолжен отыскать их, Бортан, и привести сюда.

Он поднял кисть, валявшуюся на земле, и положил у моих ног.Затем он снова стал смотреть мне в глаза и махать хвостом.

– Нет, Бортан. Живые руки. Руки друзей. Руки, которыеразвяжут меня, понимаешь?

Он лизнул мою руку.

– Иди и найди руки, которые освободят меня. Живые руки!Давай! Живо!

Беги!

Он повернулся и побежал прочь. Затем остановился, оглянулсяи снова выскочил на тропу.

– Он понял? – спросил Гассан.

– Думаю, что да.

Я посмотрел ему вслед.

– У него не совсем обычный для собаки мозг, и он такмного прожил, что, наверное, очень многому научился.

– Тогда будем надеяться, что он отыщет кого-нибудьдостаточно быстро, чтобы мы не успели уснуть…

Ждали мы очень долго. Ночь была холодной. Иногда намказалось, что время остановилось для нас. Наши мышцы затекли и тупо ныли. Отусталости и недоедания у нас кружилась голова. Веревки грубо впились в нашитела.

– Как ты думаешь, им удалось добраться додеревни? – спросил Гассан.

– Мы дали им неплохой запас времени. Думаю, что они неупустили такую возможность…

– С вами всегда было трудно работать, Карачи…

– Я знаю. И сам давно заметил это.

– Как мы все лето гнили на Корсике в темноте…

– Ага.

– Или наш марш в Чикаго, после того, как мы потеряливсе наше оборудование в Огайо.

– Да, это был очень неудачный год.

– С вами всегда найдешь неприятности, Карачи.«Рожденный вязать узлы на хвосте тигра» – вот как называют таких людей. Иметьдело с такими, как вы, очень трудно. Что касается меня, то я люблю тишину иуединение. Томик стихов и свою трубку.

– Тсс… Я что-то слышу.

Раздался цокот копыт. В узком секторе света от опрокинутогофонарика появился сатир. Движения его были нервными. Глаза его перебегали сГассана на меня, потом опять на Гассана. Казалось, он не понимал, что здесьпроизошло.

– Помоги нам, маленький рогатик, – сказал япо-гречески.

Он осторожно приблизился. Увидев кровь на растерзанных телахдикарей, он повернулся, явно собираясь убежать.

– Вернись! Ты мне нужен! Это я, игрок на свирели!

Он остановился и повернулся к нам. Ноздри его дрожали.Заостренные уши стояли торчком.

Он вернулся. На его почти человеческом лице было написанонеизмеримое страдание, когда он переступал через разбросанные останки куретов илужи крови.

– Кинжал, кинжал у моих ног, – сказал я, опустивглаза. – Подними его.

Казалось, что ему совсем не нравится прикасаться к чему-либо,созданному человеком, особенно к оружию.

Я просвистел последние такты моей мелодии:

«Поздно, поздно, так поздно…»

Его глаза подернулись влагой. Он вытер тыльной сторонойсвоей поросшей шерстью ладони эту влагу и зашмыгал носом.

– Подними кинжал и разрежь веревки. Подними его. Нет,не так. За другой конец. Да, да…

Он взял кинжал правильно и посмотрел на меня. Я пошевелилсвоей правой рукой.

– Веревки. Режь их!

Он подчинился. У него ушло на это около двадцати минут.

– А теперь дай мне нож, об остальном я сам позабочусь.

Он вложил кинжал в мою правую руку.

Я сжал оружие и через несколько секунд был свободен. Послечего я спешно освободил Гассана.

Когда я обернулся, малыша уже не было, и только частый цокотего копыт еще долго стучал в наших ушах.

– Дьявол простил меня… – прошептал Гассан.

Мы постарались побыстрее убраться отсюда. Как ни как, все же«горячее» место. Мы сделали крюк вокруг деревни куретов и двинулись на север,пока не вышли на тропинку, в которой я признал дорогу на Волос.

То ли Бортан нашел сатира и каким-то образом заставил егопойти к нам, то ли тот случайно набрел на нас – этого я не знал. Бортан,однако, не вернулся, поэтому я больше склонялся ко второму варианту.

Ближайшим безопасным местом был городишко Волос, примерно вдвадцати километрах отсюда. Если Бортан убежал туда, где его могли узнатьмногие мои родственники, то до его возвращения должно было пройти еще немаловремени. То, что я послал его за помощью, было чем-то вроде жеста отчаяния.Если бы он отправился в любое место, кроме Волоса, то я не имел бы ни малейшегопредставления, когда он вернется. Но в любом случае я надеялся на то, что онснова найдет меня.

Пока что мы старались идти как можно быстрее.

Но уже примерно через десять километров мы стали шататься отусталости. Мы понимали, что идти дальше, не отдохнув, мы уже не в состоянии, ипоэтому внимательно осматривали окрестности дороги, стараясь отыскатьбезопасное место, где можно было бы выспаться.

В конце концов я узнал один крутой скалистый холм, где я ещемальчишкой пас овец. Небольшая пещера пастуха, расположенная неподалеку отвершины, была сухой и пустой. Мы натаскали в нее свежей травы для подстилки,забросали ветками вход и с облегчением растянулись на земле.

Уже через несколько секунд Гассан начал мерно похрапывать.Мой мозг еще несколько секунд бодрствовал, и в эти секунды я понял, что из всехудовольствий – глоток холодной воды после жажды, спиртное, секс и сигарета,после многих дней воздержания – со сном ничто не может сравниться.

Сон – лучше всего!

***

Я мог бы сказать о том, что, если бы наш отряд избрал болеедолгий путь из Ламии до Волоса – прибрежную дорогу – то всего того, что с намиприключилось, скорее всего, никогда бы не произошло, и Фил сегодня был бы ещежив. Но я не могу реально судить о том, что произошло бы в этом случае: дажетеперь, оглядываясь назад, я не могу с уверенностью сказать, плохо или хорошото, что мы поступили именно так, а не иначе. В любом случае, следом за нами,простирая к нам руки, среди руин шествовали силы окончательного раскола…