В глазах своего исповедника Эммануэль прочитала немойвопрос.

– Да, – решительно ответила она. – Я думала об этом всевремя, пока мы занимались любовью.

– И вам это понравилось?

На лице Эммануэль можно было прочитать ясный ответ. Онаснова переживала в памяти то новое, что испытала, когда в глубинах ее тела семяЖана смешивалось с тем, чем засеял ее недра сам-ло – И вам хочется испытать этоснова, спокойно констатировал Марио.

– Но я ведь сказала уже, что подчинилась вашему Закону.

И это было правдой. Ей трудно было поверить в то, что в еемыслях могли возникнуть какие-то сомнения. И чтобы убедить Марио, онаторжественно повторила то, что он сформулировал накануне: ВСЯКОЕ ВРЕМЯ,ПРОВЕДЕННОЕ НЕ ЗА ЗАНЯТИЯМИ ЛЮБОВЬЮ, – ПОТЕРЯННОЕ ВРЕМЯ!

И тут же спросила:

– А что же делать Анне-Марии, чтобы не терять времени?

– Готовиться к перерождению. Бежать из мира, где занимаютсясамобичеванием, в мир, где наслаждаются счастьем.

Эммануэль продолжала спрашивать, она рассуждала:

– Но, значит, в ее жизни есть-таки другие ценности, кромеэротизма? У нее есть свои идолы и свои законы.

Марио усмехнулся.

– Что я хочу увидеть, – произнес он, – так это то, как мечтао возвышенном приведет Дочь Человеческую к вечным мукам, а любовь к реальномупоможет Духу одержать победу здесь, на Земле.

Эммануэль всплеснула руками:

– Ну что я за хозяйка! Может быть, вы хотите что-нибудьвыпить? Или сигарету?

Она сделала было шаг к бару, но Марио остановил ее:

– Я надеюсь, по крайней мере, – произнес он с плутовскимвидом, – под этими шортами у вас ничего не надето?

– Что за вопрос? – откликнулась Эммануэль. Шорты были таккоротки, что едва виднелись из-под пуловера. Внимательный наблюдатель мог быувидеть и выбивавшуюся из-под них темную поросль сада Венеры. Однако Мариоостался не очень доволен увиденным.

– Не люблю эту одежду. Юбку можно приподнять – это калитка,раскрывающаяся для входа. А шорты – стена, которую надо пробивать. Когда вывсовываете свои ноги в такой футляр, они сразу же теряют для меня интерес.

Эммануэль окончательно развеселилась.

– Да я их вовсе сейчас сброшу. Но вы так и не сказали, чтовам налить?

У него, однако, были другие намерения.

– Почему мы сидим здесь? Я люблю деревья в вашем саду.

– Но ведь собирается дождь!

– Но он еще не начался.

И он повел Эммануэль к месту, которое уже успел полюбить: кширокому гранитному парапету, окаймлявшему террасу. В парке было тихо. Замершиенеподвижные купы темных деревьев изредка озарялись посверкивавшими молниями.

– О, Марио! Вы только посмотрите, какой прелестный мальчуганпрогуливается по улице!

– Да, ничего не скажешь, хорош…

– Почему бы вам не позвать его сюда?

– «Всему свое время под небесами», – говорил Соломон. –Время бегать за мальчиками и время позволять им убегать от нас.

– Я совершенно уверена, что как раз последнего, Марио, он ине говорил. Но мне хотелось бы…

Он скрестил руки на груди с видом терпеливого ожидания. Онапонимала, чего он ждет, пожала плечами, опустила взгляд на свои обнаженныеноги. Шорты оставили на них розовую каемку. Выставить напоказ то, что было вышеэтой линии?..

– Ну, что же?

– О, Марио, пожалуйста, только не здесь. Нас же могутувидеть соседи.

Она кивнула на занавешенные окна, за которыми, ейпоказалось, мелькнули какие-то тени.

– Вы же знаете этих сиамцев. Они всегда любят подсматривать.

– Ну и прекрасно, – весело воскликнул Марио. – Разве вы неговорили мне, что любите людей, восхищающихся вашим телом?

Смущение Эммануэль словно бы вдохновляло Марио. Онпродолжал:

– Еще раз напоминаю вам: эротика не может быть скромной.Эротическая героиня подобна избраннице богов – она вызывает гнев, раздражение,скандал. Шедевр всегда возмущает на первых порах. Разве нагота, решившись бытьнаготой, должна прятаться? Самый дерзкий ваш разврат произведет самое ничтожноевпечатление, если вы опустите занавеси вашего алькова. Он не сможет освободитьвашего соседа от невежества, стыда, страха. Значение имеет не то, что выобнажены, а то, что вас видят обнаженной; не то, что вы кричите от наслаждения,а то, что ваши крики услышаны; не то, что вы десятками считаете своихлюбовников, а то, что ваш ближний может их сосчитать; не то, что ваши глазаоткрыли истину любви к любви, а то, что вы помогаете кому-то – кто рыщет средисвоих химер, в своем мраке, – открыть, глядя на вас, что нет другого света идругой красоты, чем ваш свет и ваша красота.

Голос его звучал с необычной убежденностью:

– Всякий возврат к ложному стыду деморализует толпу. Каждыйраз, когда вы начинаете беспокоиться о возможном скандале, подумайте о том, ктождет от вас указания правильного пути. Не обманите его, не лишайте его этойнадежды: неважно, подозревает он о ней или нет. Если робость или сомнениеудержит вас когда-нибудь или сейчас, да, именно сейчас, от эротического поступка,подумайте, какое предательство вы совершаете!

Он остановился, чтобы перевести дыхание, а потом в егоголосе послышались осуждающие нотки:

– Какие правила мешают вам совершить поступок? Хотите ли вы,чтобы только вы могли поступать так смело? Или вы желаете этой смелости идругим? Хотите ли вы остаться только Эммануэль или стать одной из тысяч?..

– Конечно, я могу уважать взгляды моих соседей, – защищаласьЭммануэль. – Но это же не означает, что я должна разделить их. Если им не повкусу мои способы наслаждения, почему я должна радоваться, что шокирую их иливызываю скандал?

– Если кто-то ведет себя подобно «людям с другой стороныулицы», он оказывается сам «человеком с другой стороны улицы». Вместо тогочтобы изменить мир, он размышляет о тех, кто это делает.

Эммануэль поразило это высказывание, и Марио успокоил ее:

– Это не мое. Это сказал Жан Жене.

И продолжал несколько спокойней:

– Как говорит другой писатель, в деле любви даже слишкоммного оказывается недостаточным. Если вы сделали уже что-то хорошо, необходимосделать еще лучше. Вы должны постоянно превосходить себя и превосходить других.Недостаточно быть образцом, вы должны стать примером для образца, самым первымпримером, раньше всех.