При слове «храм» Эммануэль сразу же вспомнила о приличиях.

– Но если священник храма увидит меня в таком одеянии…

– Вы одеты как раз для храма, посвященного Приапу, –улыбнулся Марио. – Здесь это вполне дозволено.

– Эти штуки называются «лингам»? – Эммануэль была все жескорее заинтересована, чем смущена.

– Не совсем так. Лингам – это у индусов, и его очертанияслишком стилизованы, чаще всего это просто вертикально поставленный столб;нужно очень сильное воображение, чтобы увидеть в нем то, что он символизирует.А здесь, как вы сможете убедиться, фактура вещи не оставляет места воображению.Это осколки природы, а не произведение искусства.

Плоды странного дерева были величиной то с банан, то сбазуку, но точность деталей они сохраняли независимо от размеров. Все они былисделаны из дерева и раскрашены. Маленькое красное пятно обозначало отверстиеканала, глубокие складки шли от крайней плоти. Напряженный изгиб былвоспроизведен с потрясающей жизненностью. И они висели не только на одномдереве – на десятках, если не на сотнях деревьев. И рядом с ними горели вподсвечниках свечи.

Эммануэль с тревогой заметила, что некоторые огонькидвижутся. Ночь посветлела, и не стоило большого труда разглядеть, что этиогоньки – свечи в руках людей. Их было пять, шесть, больше десятка. Как ипервый, кого встретила здесь Эммануэль, они сидели на корточках в молчании. Ивдруг один из них встал. Начал приближаться. Пройдя несколько шагов, он сноваприсел, взгляд его был спокоен. Но тотчас же возле него оказалось двое, потомчетверо людей со свечами. Один из вновь появившихся был совсем юным, двоедругих постарше, четвертый почти старик. Никто не произнес ни слова, и все онипо-прежнему держали в своих руках горящие свечи.

– Вот отличные зрители, – обрадовался Марио. – Что мысыграем для партера?

Он потянулся и сорвал с ветки один из фаллосов сравнительноскромных размеров.

– Не знаю, совершаю ли я кощунство, – сказал он с довольнымвидом, – Но я его совершаю смело. Во всяком случае, они не выглядятоскорбленными.

Он протянул Эммануэль кусок раскрашенного дерева.

– Не правда ли, он приятен на ощупь?

Она прикоснулась к дереву кончиком пальца.

– Покажите-ка им на этом макете, как ваши руки воздают честьподлиннику.

Эммануэль облегченно вздохнула – сначала она подумала, чтоМарио прикажет ей использовать этот странный предмет, как пользуютсявибраторами одинокие женщины, и мысль о его шероховатости и нестерильностисмутила ее.

Ее пальцы стали нежно гладить предмет поклонения, словно ивправду могли заставить его проснуться. Наконец, она приняла эту пародиювсерьез и даже пожалела, что нельзя пустить в ход губы – слишком уж запылен,неопрятен был этот инструмент.

Взгляды мужчин заметно оживились, это она смогла заметить.Лица напряглись. Тут Марио сделал какое-то движение, и она впервые увидела, чтопредставляет Марио как мужчина. Это было гораздо ярче и толще деревянногоподобия.

– Теперь реальность должна заменить иллюзию, – сказал Марио.– Пусть ваши руки окажутся столь нежными с живым организмом, как и снеодушевленным материалом.

Эммануэль, не решаясь бросить священный предмет на землю,осторожно уложила его на сук ближайшего дерева и приблизилась к Марио. Онповернулся лицом к сидящим на корточках мужчинам, чтобы они могли лучше всеразглядеть.

Время остановилось. Не слышалось ни звука. Эммануэльвспомнила о гуманности принципов, которые разъяснял ей Марио в этот вечер, иголова ее закружилась. Она не могла различить, бьется ли это ее собственноесердце или это пульсирует горячая кровь Марио. Она повторила про себя завет «Неторопитесь с окончанием» и делала все, чтобы «наслаждение длилось».

Наконец, он прошептал: «Пора!»

И, сказав это, повернулся к дереву, увешанному приапическимиплодами. Длинная густая струя оросила листву священного дерева и покачивающиесяна его ветвях жертвы верующих.

– Теперь надо что-то сделать и для наших зрителей, – сейчасже объявил Марио. – Кто из них вам больше по вкусу?

«Боже мой», – простонала Эммануэль сквозь прижатые к лицуруки. Нет, нет, она не может прикоснуться к этим людям, она не можетпредставить себе, что они прикоснутся к ней! Марио отвел ее руки, заглянул в ееумоляющие глаза.

– Мальчик прелестен, по-моему, – изысканно вежливым тономпроизнес он, – Я и сам испытываю к нему слабость. Но этой ночью я его уступаювам.

И, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он сделал знак юношеи сказал ему несколько слов. Тот встал, медленно и с достоинством приблизился кним. В нем не чувствовалось никакой робости, скорее некая горделивость.

Марио сказал еще что-то, и мальчик снял с себя шорты. Нагимон был еще красивей: Эммануэль должна была признать это, несмотря на все своесмущение. Она немного утешилась. Мальчик выглядел совершенным мужчиной.

– Утолите жажду из этого источника, – распорядился Мариосамым обыденным тоном.

Эммануэль и не помышляла о непослушании. Она только смутнопожалела, что перед ней не тот могучий мужчина, которого она видела совсемнедавно на берегу канала.

Она опустилась коленями на мягкую влажную траву, приняла дарв руки. Пальцы ее немного оттянули кожицу, и она сразу же почувствовала, какувеличивается вес и объем – зверь начал расти. Эммануэль прикоснулась к немугубами, словно желая попробовать на вкус.

На некоторое время она замерла в таком положении. Затем онарешилась, сделала судорожное глотательное движение, подалась вперед так, чтогубы коснулись голого живота, а нос уперся в него. И вот добросовестно, непытаясь ни обманывать, ни сократить работу, она начала свои упражнения.

И все-таки это было мучительно, в первые минуты она боялась,что не справится с подступающей к горлу тошнотой. И это было вовсе не потому,что ей казалось унизительным заниматься любовью с незнакомым юнцом. Та же игра,если бы Марио толкнул ее в объятия кокетливого, благоухающего одеколономблондинчика, та же игра, происходящая где-нибудь в светском салоне ее парижскойподруги, понравилась бы ей чрезвычайно. Да ведь она однажды чуть было неизменила («изменила», может быть, сильно сказано, дело было с ребенком, этосовсем смешно), чуть было не изменила своему мужу перед отлетом из Парижа,уступив ухаживаниям совершенно ошалевшего младшего брата своей любовницы.

Но этот не возбуждал ее ничуть, скорее он внушал страх.Сначала она еще подумывала было, что он и не отмыт как следует, но тут жевспомнила о частых омовениях у сиамцев. И все-таки удовольствия она пока неполучала. Она делала это из любезности к Марио.