— Понравилось?

— Нет, — прошептала я. Слезы вновь потекли по щекам.

— Я ведь тебя предупреждал, — прошептал он. — Вижу же как они на тебя смотрят. Как тебя хотят. Ну что же ты такая дура? Почему не можешь мне поверить?

— Не знаю, — прошептала я, чувствуя, что подкашиваются ноги.

— А расплачиваться за твои ошибки приходится мне. Ты представляешь, как мне сейчас плохо? — спросил он. — Как больно?

— Тим, я не хотела.

— Чего не хотела? Изменять? Не доверять? Чего ты не хотела? Не считаться со мной?

— Я не виновата.

— Тогда почему ты плачешь? Что я тебя просил сделать? И что получил?

— Так получалось. Я не знала, что мы с ним раньше были знакомы.

— Ты с половиной города спала. Хочешь сказать, что для тебя неожиданность встретить знакомую рожу? — Тим вернулся к столу. Налил себе еще водки.

— Откуда ты знаешь? — спросила я. Мне казалось, что он все знал. Что чуть не рядом сидел, когда ко мне Ваня приставал.

— Что ты мне изменила? Я все знаю. Чувствую. И от этого схожу с ума. Чего будем делать, Марусь? Как с тобой будем дальше жить?

— Завтра я уйду, — ответила я, снимая куртку и ботинки. Свитер. Утепленные штаны. Надо было поставить воды…

Тим выпил еще стопку. Чему-то рассеялся.

— Уйдешь? А кто тебя отпустит, тетя Маша? — спросил он, лениво подходя ко мне.

Пощечина обожгла щеку. Я не ожидала удара. Из-за этого не успела увернуться.

— А может попытаемся все забыть и начать сначала? — ехидно спросил он. — Чего молчишь?

— Не надо меня бить.

— Предлагаешь мне тебя поцеловать? Что ты предлагаешь? — переходя на крик, спросил он.

— Не становись хуже, чем ты есть.

— А кто тебе сказал, что я хороший? — спросил Тим. Вторая пощечина. — Ты еще не знаешь на что я способен.

— Знаю.

— Тогда зачем мне делаешь так больно? Зачем, если знаешь? — в этот раз он зарядил с кулаками. Удар был такой сильный, что я упала на пол. Удары сыпались без перерыва. Я могла глотать слезы.

— А мне не больно? — выпалила я.

— Нет. Ты еще не знаешь, что такое боль, — ответил он. — Не знаешь, что за чувство может разрывать изнутри.

— Знаю.

— А! Тогда все это специально? Так получается?

Я больше не чувствовала себя. Все тело превратилось в одну сплошную боль. Жизни не было. Лишь существование. Болезненное существование, которое нельзя было прекратить и которое нельзя было продолжить. Сопротивляться было бессмысленно. Тим был сильнее. И я почему-то не хотела сопротивляться. Мне нужна была эта боль, которая выходила наружу из сердца и души. Чтоб она смыла то, что въелось в тело. Оно так долго мне не принадлежало, что я забыла, как это быть собой. Оно давно стало чужим. Так почему его не может кто-то бить? Чужие ладони — это всего лишь ладони. Чужие кулаки — это всего лишь кулаки. А я? Кто тогда я?

— Пей.

— Губы болят.

— Пей!

Водка обожгла губы. Рот. Десна. Больно. Кровь. Хотелось все это выплюнуть, но я давилась и послушно пила. А водка все не заканчивалась. Она проваливалась в желудок. Расходилась теплом по телу, принимая облегчение. Потом мы сидели на полу. В сенях скулил пес. Я плакала, уткнувшись в плечо Тиму. Он курил. Накачивал меня водкой и слушал мой пьяный бред. Я отключилась на том моменте, когда он начал громить мебель…

Глава 13

Я лежала на кровати, наблюдая, как солнечный луч скользит по потолку. Чистый, белый потолок. А внизу, на полу, была грязь и стекла. Тим почему-то не хотел убирать последствия погрома. Компьютер разбит. Посуда перебита. В доме не осталось ни одной целой чашки и тарелки. Из-за этого под тапками хрустело стекло. Дверца шкафа висела на одной петле. Я все думала, что упадет она сегодня или продержится еще один день. Держалась. Не падала.

На следующий день после ссоры Тим ушел на работу. Закрыл дверь на висячий замок и ушел. Видимо, боялся, что сбегу. Но я не думала убегать. В таком состоянии мне хотелось только лежать и не шевелиться лишний раз. Тот первый день, когда я осталась одна, почти стерся из памяти. Голова была ватной. Губы распухли. Нос не дышал. Все болело так, что я ничего не чувствовала кроме этой боли. Мне ничего не хотелось. И меньше всего хотелось думать о произошедшем, а тем более о будущем.

А потом Тим вернулся. Приготовил еду, растопил печь. Я не разговаривала с ним. Во-первых, говорить было сложно. Во-вторых, я не знала, что сказать. Оставалось только лежать и наблюдать за Тимом.

Постепенно пришло понимание, что жизнь дошла до определенной точки. Своеобразного финиша. Закономерного финиша. Или дна. И винить в этом дне было некого. Сама виновата. Сама выбрала такую жизнь. Сама решила, что буду с ним жить. И знала, что у него тяжелый характер. Так оставалось только как-то жить дальше.

Прошло три дня. Солнце пропало. Наверное, спряталось за тучу. Смотреть больше было не на что. Стало скучно. Я вначале села. Какое-то время сидела на диване, наблюдая за бардаком. Был порыв убраться. Но разве собранный сор мог внести порядок в жизнь? Нет. В ней так и останется мусор и грязь.

Я заставила себя встать. Пройти на кухню. На столе стояла грязная сковородка с тонкой пленкой белого жира. По ней ползала муха. Откуда только появилась в это года? Говорят, что мухи живут лишь сутки. Как бабочки. А мы живем дольше. Намного дольше, но не становимся умнее от прожитых лет. Я смотрела на муху и думала, что человек в также ползает по этому миру в поисках крох счастья, но не находит эти крохи.

Настроение было философское. Грустное. Когда солнце стучалось в окна, то настроение было легче. Лучше. А сейчас стало как-то совсем безнадежно.

Мелодия телефонного звонка нарушила спокойствие зимнего дома. Тим. Я не хотела с ним разговаривать, поэтому парадоксально, но ответила на звонок. Или я все же хотела с ним поговорить? Услышать, что же он мне скажет. Но обманывала себя, потому что должна была быть на него обижена. Должна была обидеться, но не чувствовала этой обиды.

— Доброе утро. Проснулась? — бодро спросил он.

— Да.

— В шкафу, на третьей полке, лежат сорок три тысячи. Возьми их.

— Тим… — к горлу подкатил комок. Не знаю почему, но я чуть не разревелась от его слов.

— Чего? — спросил он. Я так и представила, что он сейчас стоит около машины с сигаретой в зубах, шапкой, сдвинутой в