– Сорок листочков в пластиковой папке –мои методики. Или то же самое на дискете. И пару пробирок с «Галатеей».

– Я надеюсь, все это охраняет как минимумвзвод автоматчиков?

Кира вытаращилась на него, потом увиделаулыбку, прятавшуюся в уголках губ, и расхохоталась от всей души:

– Нет, ну что ты! «Галатея» живет у менядома, в холодильнике, в особом таком миниатюрненьком термостате, который мояматушка фамильярно называет термосом. А папка хранится в сейфе, в лаборатории.

– В единственном экземпляре?

– В двух.

– А второй где?

Кира медленно поднесла указательный палец колбу:

– Вот здесь. Все вот здесь.

– Ах ты, разумная головушка, –ласково сказал Максим. – Однако, если твои наработки каким-то образомпопадут за океан, к тому дяденьке, он… он одним махом станет миллиардером!Представляешь, сколько сможет отсыпать какой-нибудь эмиратский султан за своевосстановленное зрение? Да разве он один? И Нобелевская премия от тебя… ту-ту…

– Ну, чепуха, – отмахнуласьКира. – Существует масса моих публикаций, довольно широкому кругу лиц втой же Америке известно, кто здесь Колумб. Скажем, есть такая медицинскаякорпорация – «Моррисон, Сэлвидж и K°» – очень известная, специализируется какраз в области офтальмологии, – так нам с Алкой они даже американскоегражданство предлагали. Хотя у них есть этот Сэмюэль Эпштейн.

– Который протезы ваяет?

– Вот-вот.

– Ну а открытие твое, я надеюсь,запатентовано? – с надеждой спросил Максим.

Кира сморщила нос.

– Да нет, знаешь, – наконец сказалаона сконфуженно. – Пока руки как-то не дошли. Вернее… у нас тутразногласия с Алкой получились. Первый безупречный опыт нам удался как раз вовремя поездки в Америку, в марте этого года, ну и когда Мэйсон засуетился –Мэйсон Моррисон, глава корпорации, я имею в виду, – и начал нам сулитьзлатые горы и реки, полные вина, Алка и говорит: давай запатентуем «Галатею» вАмерике! Тут Мэйсон вообще костьми лег: и тебе институт, и баснословные суммына исследования, и американское гражданство…

– И неужто вы от этого так вотхладнокровно отказались?! – с комическим ужасом спросил Максим.

– Конечно, это очень заманчивовсе, – Кира пожала плечами. – С ума сойти, до чего заманчиво! Ведьздесь нам в лабораторию дают такие крохи – слезы одни. Исследования мы проводимпрактически на случайные деньги: что Алка у спонсоров выбьет. У неепоразительные способности деньги выбивать… в смысле, были способности…

Кира опустила голову, вдруг ужасно устав отвсего этого разговора.

Конечно, она любила свою работу, жизни без неене мыслила, а все-таки с каждым словом все более безумной и фантастичнойказалась мысль о том, что происходящее имеет отношение к лаборатории и«Галатее». Нет, пожалуй, поторопилась она отмести версию о глыбинскихконтактах. Ведь могло быть…

Ба-бах! Все мысли вылетели у нее из головы.Максим затормозил так резко, что Кира лишь чудом не врезалась в ветровоестекло.

Она возмущенно глянула на Максима, однако тотнапряженно смотрел вперед. Кира приподнялась на сиденье и сумела разглядетьчерез довольно длинный хвост автомобилей, вытянувшийся перед ними, милицейскоеоцепление, окружившее «КамАЗ» с брезентовым фургоном и перекрывшее дорогу.

* * *

– Что за фокусы? – озадаченнопробормотал Максим. – Не наш ли друг Фридунский снова вышел из тумана,вынул ножик из кармана? Кстати, о ножике. Где пистолет?

– Какой пистолет? – испугалась Кира,за время рассказа успевшая накрепко оторваться от деталей своего теперешнегобытия. – Ах, Мыколин… Ну, я на всякий случай утопила его в том бочажке,около которого мы ночевали.

Максим уставился на нее, как на чудо природы:

– И с чего?

Хороший вопрос! Кира вильнула глазами всторону. С чего, главное. Не скажешь ведь ему: «С того, что мне приснилось,будто в тебя из этого пистолета стреляли!»

– Да, впрочем, какая разница, –сказал вдруг Максим. – Слава богу, что утопила. Когда эти тамбовские ухариначали потрошить твой рюкзачок, я, признаться… – Он махнул рукой и вдруг,чуть ли не до половины высунувшись в окошко, вцепился в какого-то мужчину,который с унылым выражением лица возвращался к своей машине от места затора: –Эй, мужик! Что там за беда?

– Мужики в поле пашут и на «Москвичах»ездят, – вяло огрызнулся тот. – Крантилла полная, друг, вот там чтотакое. Как бы зимовать нам тут не пришлось.

– Он шел на Одессу, а вышел к Херсону,да? – ухмыльнулся Максим. – В смысле в дерево врулил?

– Eсли бы! – простоналне-мужик. – У какого-то дальнобойщика крыша поехала. Остановил, понимаешь,его гэбэд… гидэбэ…

– Да ты по-русски говори: гаишник, –спокойно посоветовал Максим. – Чай, на этом ГИБДД язык сломишь.

– Во-во! – кивнул возбужденныйсобеседник. – Что хотят, то и делают! Словом, несся он с превышением состороны Нижегородской области. Тормознул его мент, а у дальнобойца нашего нидокументов, ни доверенности на управление. Ну, слово за слово, как водится, идовел мент парня. Тот выскочил из машины, встал на середину дороги, облилсябензином и, размахивая зажигалкой, стал грозить инспекторам, что подожжет себя!

– Иди ты! – недоверчиво ахнулМаксим.

– Сам иди! – опять обиделсяне-мужик. – От него, от этого психа, оказывается, жена недавно ушла,потому что зарплата маленькая, а хозяин груза, такой гад, не побеспокоилсявыдать ему документы на машину.

– А сам он вчера родился, что о них непобеспокоился?

– Может, в шоке был из-за жены, хрен егознает, – сердито дернул плечом не-мужик. – Одно знаю точно: нам туткуковать до скончания веков, потому что к этому типу сунуться боятся: онвот-вот в олимпийский факел сам себя превратит.

– А объездная дорога есть? –вмешалась Кира, волнуясь.

– Есть, как не быть, – кивнулсобеседник. – За двадцать кэмэ на развязке. И еще шестьдесят по нейпилить, пока снова на трассу выйдешь. Объездная, между прочим, грунтовая… Вотже гад, – всхлипнул он, с чувством грозя кулаком в сторону затора, –а мне смерть как надо утром в Нижнем быть.

– Утром! – фыркнул Максим. – Мысчитали, что вечером там будем!