Она попыталась поймать ремень в воздухе. Отец схватил ее за обе руки и толкнул, сильно. Она упала, с глухим стуком ударившись головой о пол, и осталась лежать, тихо плача и держась за голову.

Но ей – пусть и ненадолго – удалось отвлечь отца, и Трэвис успел вскочить на ноги. Отец повернулся, увидел, что Трэвис стоит, и снова замахнулся на него ремнем. Трэвис перехватил его свободной рукой и вырвал у отца. Пару секунд он стоял, возвышаясь над отцом: в одной руке ремень, в другой – книга. Слезы и пот струились по его щекам. Он смотрел на отца, а тот – сердито, задыхаясь – на него.

Трэвис раскрыл рот, решив говорить как можно отважнее, чистым и ясным голосом. Так, как Рэйнар Нортбрук обращался к своим людям перед битвой. Но боль была слишком острой. Сердце колотилось слишком яростно. Голос обрывался, слова застревали в горле, он дрожал и запинался.

– Я б-больше… не боюсь… тебя. Ты н-никогда… не заставишь меня… ненавидеть себя так… как ты ненавидишь меня.

Трэвис помог матери подняться. Отец с багровым лицом смотрел на них, сжав кулаки и шумно дыша носом. Он все еще был готов к драке. На его челюсти ходили желваки.

Трэвис швырнул ремень в угол комнаты, пристально посмотрел отцу в глаза и наставил на него палец. Его рука дрожала, как и его голос.

– Еще раз притронешься ко мне, я сломаю тебе руку. Еще раз притронешься к моей маме, и я тебя, черт возьми, убью.

Отец в свою очередь показал пальцем на Трэвиса. Его рука тоже дрожала.

– Убирайся к черту из моего дома, – тихо сказал он.

Трэвис поцеловал свою рыдающую мать, взял дубинку и ушел.

Дилл был на седьмом небе. Отдав ему компьютер, Лидия оставила на нем всю свою музыку. Для него это была своего рода тайная близость с ней. По вечерам он лежал в кровати с ноутбуком на груди и наушниками в ушах, исследовал и познавал, плавая в океане Лидии.

Тук-тук-тук.

Дилл поставил музыку на паузу и прислушался. Ничего. Он продолжил слушать песню.

Тук-тук-тук.

Он снова поставил трек на паузу и поднялся.

Тук-тук-тук.

Дилл выглянул в окно и, увидев лицо Трэвиса, подпрыгнул от неожиданности.

– Чувак, я чуть штаны не обмочил, – прошептал Дилл, открыв окно и впустив в комнату холодный воздух. У Трэвиса было такое лицо, словно он плакал. – Ты в порядке?

– Не сказал бы. Сможешь выбраться и прокатиться со мной?

– Да, сейчас. – Дилл надел куртку и ботинки и начал вылезать через окно.

– Постой. У тебя есть аспирин или что-нибудь такое? – Всем своим видом Трэвис говорил, что объяснит все позже.

– Секунду. – Дилл на цыпочках прокрался в кухню и достал стремительно пустеющий пузырек с ибупрофеном. Вернувшись в свою комнату, протянул Трэвису три таблетки. Трэвис положил их в рот и проглотил.

Дилл вылез через окно и закрыл его за собой, оставив небольшую щель, чтобы по возвращении можно было подцепить оконную раму пальцами. Они с Трэвисом, держась в тени, прокрались к его пикапу, припаркованному за углом. Сели. В салоне было еще тепло. Трэвис шевелился очень осторожно, каждое движение явно давалось ему с болью. Когда его спина коснулась спинки сиденья, он резко вдохнул. Потом, взяв себя в руки, завел машину. Дилл решил, что не станет задавать вопросы, а дождется, пока Трэвис сам заговорит.

– Поедем, посмотрим на поезда, – предложил Трэвис.

Они ехали в парк Бертрам в полной тишине. Трэвис припарковался как можно ближе к железнодорожным путям и не стал глушить мотор, оставив обогреватель включенным.

Сдвинув назад бейсболку, он потер лоб.

– Короче, я сказал отцу, что убью его, может быть.

Дилл, округлив глаза, посмотрел на Трэвиса.

– Что-что ты сделал?

– Я вернулся домой. Отец был пьян. Говорил о работе. Сказал, что из-за меня потерял заказ. Попытался порвать книгу, которую подписал для меня Г. М. Пеннингтон. Я в основном старался не дать ему это сделать, но в итоге мы все равно сцепились.

– Черт.

– Ага. У него не вышло отнять книгу, и он стал бить меня ремнем. Вмешалась мама, и он толкнул ее на пол. Я вырвал у него ремень и сказал, что, если он меня еще раз ударит, ему не поздоровится. А если еще хоть раз причинит боль маме, я его убью.

– Ты на полном серьезе это сказал?

– Ага. Да, конечно, – угрюмо произнес Трэвис. – У нас с отцом уже давно все из рук вон плохо. Ты, наверное, догадался об этом еще тогда, когда мы чинили твою машину.

– Ты в порядке?

– Мне ужасно больно, если ты об этом.

– Я обо всем.

– Отец выгнал меня. Сказал, чтобы я убирался из его дома. Но я дал ему отпор. Я посмотрел ему прямо в глаза. Сказал, что больше его не боюсь.

– Что будешь делать?

– Еще не заглядывал так далеко вперед. Наверное, посплю в машине и пораньше поеду в школу, чтобы принять душ.

Они услышали свист поезда вдали.

– Копам звонить будешь? – спросил Дилл.

Трэвис горько усмехнулся, потом вздохнул.

– Нет. Склад закроют. Я лишусь работы. Моя семья потеряет доход. Мама не сможет прожить на те крошечные деньги, которые зарабатывает шитьем.

– Да.

– Когда твоего отца посадили, вы лучше зажили?

– Нет.

– Лидии не рассказывай. Она не поймет. Она точно позвонит копам.

– Не буду.

Поезд как будто задерживался. Зимними вечерами его свист разносился на бóльшие расстояния. Но наконец он появился и пронесся мимо них. Они даже не стали выходить из машины.

Сидели с включенной печкой и молчали.

– Знаешь, – сказал Трэвис, глядя перед собой, – Гэри сегодня дал мне больше веры в себя, чем отец за всю мою жизнь.

– Да, я знаю, каково это, когда отец в тебя не верит. Паршиво.

– Все изменится. Я все изменю. Я не хочу так жить до конца своих дней.

Дилл молчал. В голосе Трэвиса были твердость и решимость, которых Дилл никогда прежде не слышал.

– Думаю, когда мы окончим школу, – продолжал Трэвис, – то должны найти жилье и быть соседями по комнате. Даже если у тебя не получится платить половину, ничего страшного: я буду платить бóльшую часть, а ты взамен будешь петь мне свои песни, подбадривать меня, когда мне будет грустно.

– Мне нравится эта идея, хотя мои песни бодрящими не назовешь.

– Мы оба будем работать, и после окончания рабочего дня я буду писать, а ты – заниматься музыкой. Мы поставим наши столы рядом. Может, я даже сделаю нам столы из остатков древесины на складе.