К удивлению Тани, в зале находилось несколько женщин. Это были богатые хозяйки самых дорогих домов терпимости и скупщицы краденого, торгующие перешитой одеждой по всему городу в сети своих салонов. Хрящ шепотом называл Тане их имена – он знал всех.

Так, ярко-рыжая вульгарная особо лет шестидесяти с лошадиной вставной челюстью была хозяйкой целой сети борделей – Франя Вырви Глаз. Известная хулиганка и скандалистка, в молодости она не однажды сидела в тюрьме. Потом сошлась с крупным авторитетом Грачом, после смерти которого обложила данью все знаменитые бордели центра Одессы – от Николаевского бульвара до Ланжероновской и Ришельевской. Под ее началом была целая армия всех тех, кто обслуживает бизнес по продаже живого товара, начиная от девиц и заканчивая вышибалами.

Второй интересной личностью, на которую Таня обратила внимание в тот вечер, была Анфиса Воронье Крыло – щуплая, худенькая брюнетка за пятьдесят. По словам Хряща, она заправляла всеми ателье, модными салонами, мастерскими по пошиву одежды на Молдаванке – в этих местах перешивали краденую одежду, полученную от воров. И одновременно с этим швейные мастерские поставляли девиц в дома терпимости; так, Ривка с Госпитальной, с которой однажды столкнулась Таня, на самом деле тоже была под Анфисой.

Еще была Фёкла Надворная – знаменитая воровка, работающая в Одессе весь курортный сезон. Статная, хорошо сохранившаяся, теперь она лично бралась за дело только в исключительных случаях, в остальное время обучая девиц тяжелой воровской профессии. Фёкла Надворная пользовалась огромным авторитетом и, несмотря на то что не относилась ни к одной банде, ее слово было веским и ее всегда приглашали на сход.

Необычной особой была молодая, не старше 25-ти, блондинка с изумительной фигурой, вьющимися волосами и роскошными фиалковыми глазами – Таня никогда не видела девушки такой красоты. Это была знаменитая воровка по кличке Юла.

Пользуясь своей внешностью, она завлекала в свои сети богатых мужчин, напрашивалась к ним домой, а затем подсыпала снотворное в шампанское и обчищала их подчистую. Также Юла работала в гостиницах, пользуясь методом, придуманным еще Сонькой Золотой Ручкой. На рассвете Юла словно «специально» забредала в чужой гостиничный номер и обчищала его. Если же ее там ловили, она пошире раскрывала обворожительные фиалковые глаза и клялась, что ошиблась дверью. Такие кражи (которые Сонька Золотая Ручка прозвала «гуттен морген») требовали больших актерских способностей и тонкого мастерства.

Юлой ее прозвали за то, что она могла выкрутиться практически из любой ситуации. Но, несмотря на яркую внешность, Юла не могла скрыть своего происхождения девушки из народа. Приехав из деревни в большой город, чтобы поступить на место горничной, она проработала прислугой совсем недолго: обчистив своих первых хозяев, Юла вступила на тернистую криминальную дорожку.

Тут Таня увидела даму, одетую почти так же роскошно, как она сама. Это была Ольга фон Браун – финансовая аферистка, разбогатевшая на банковских аферах и подлогах. Вместе со своим мужем, мошенником международного масштаба, она проворачивала миллионные аферы, стоившие целого состояния многим известным банкам. Это была яркая красивая шатенка лет сорока пяти, всегда одетая в мужской костюм и из всех драгоценностей предпочитавшая изумруды. Изумруды она носила везде – ими были даже отделаны раструбы ее перчаток. А мужской костюм сидел на ней с таким изяществом, что от нее просто нельзя было отвести глаз.

– Эй, да ты не глазей так, – Хрящ легонько ткнул Таню в плечо, – не то за шпика примут! Глядь – на тебя и так косо кое-кто глазелки выпучил, как зуб промеж глаз.

– Кто? – Таня почувствовала легкую волну озноба, вспомнив про Туза.

– Вон, с Японцем собачится. Акула. Пойдем поздоровкаемся.

Хищный, острый оскал зубов, вытянутое лицо, жиденькие прилизанные волосы, хитроватая подлость в глазах… Таня вдруг подумала, что Акуле просто невероятно подходит его прозвище – более точное трудно было и подобрать. И, как акула, он беззвучно плавал по криминальному морю в своих собственных интересах, пока на его территорию не заплывал чужак. Тогда появлялись настоящие акульи зубы. Судя по выражению его глаз, чужаком этим был Японец.

Таня и ее люди подошли чуть поближе, и белые, искаженные яростью глаза Акулы уставились прямиком на нее.

– Зачем она здесь? Сучка эта, шо воду колобродит… – Акула произносил слова, словно выплевывал. – Она Туза пришила. Зачем она здесь?

– Ты зубами-то не скворчи – кому здесь быть, мне решать. – В глазах Японца почему-то горел озорной огонек.

– Она сунулась на Пересыпь. Корня пришили на Пересыпи! Зачем она здесь?

– Так-то Корень был. Он сунулся. А теперь всё. Будет за шо посмотреть.

– Ты, Японец, этой сучаре скажи: сунется на Пересыпь, не посмотрю, шо Туза пришила. Решето из ее шкуры пробью! Да и подобрала себе отродья… Заместо тряпки два дохлых швицера, пол об них вытирать. Гони ее прочь, Японец. Она Туза пришила. Туз за нас был.

– Не скворчи зубами, Акула! Сотрешь до юшки! Туз – не до нее.

– Как не до нее? Ее работа!

– Нет. Туз, говорю, не до нее, и всё, конец. Полный базар. Туза замочили за дело.

– Доиграешься ты, Японец. Стравишь Молдаванку с Пересыпью, прольется юшка! Смотри, захлебнешься с головой!

– Ты мне грозить, что ли, вздумал?

– Да тебе пригрозишь! Это я так, просто. Компания у тебя больно нехорошая. Предупредил просто. Ну, я пошел.

– Я не убивала Туза. – Таня вся дрожала и никак не могла сдержать эту дрожь.

– Пускай языком метут. До такой, как ты, всегда языком мести будут, – усмехнулся Японец. – Ты ко мне через пару дней зайди. Есть до тебя разговор.

– Зайду. Спасибо тебе.

– И держи нос повыше! – засмеялся он. – Пусть все думают, что ты носом небо пробьешь. Даже если из него просто сопли текут – потому и задрала!

Японец пошел дальше по залу, а Таня вдруг ощутила нечто похожее на удар электрического тока. В зал входила Мария Никифорова, а вместе с нею – двое незнакомых мужчин. К ней шел Японец. Никифорова жестко, по-мужски, протянула ему руку. Между ними завязался долгий разговор, но о чем говорили, Таня слышать не могла.

– Плохо дела… – тоскливо протянул Шмаровоз, – как бы она на нас собак не завесила. А то будем иметь шо послушать, прямо за так.

– Не хипиши. Японец мужик не дурной. Если позвал ее до сюда – значит, так нужно, – отозвался Хрящ.

– Она что, воровка? Да какое к Одессе имеет отношение эта стриженая вобла? Да ее с детства не подкоптили, вот она и протухла, – возмущался Шмаровоз.

– Она воровка, – сказала задумчиво Таня, – только ворует она не вещи, а души людей. Дьявол…

Шмаровоз хмыкнул, а Хрящ ничего не сказал. Таня между тем не спускала глаз с лица Никифоровой. И та медленно, словно загипнотизированная, повернулась к ней. На лице ее не было никакого выражения, оно было плоским и невыразительным, как доска. Но Таня прямо каждой своей клеткой чувствовала кипящую ненависть, бурлящие под маской равнодушия разрушительные черные страсти. И ей казалось, что она вглядывается в черную, зловонную бездну. Через мгновение Никифорова отвернулась, словно Таня была пустым местом. Очень скоро ее заслонили другие люди.