стороны в сторону «на виражах», не забывая имитировать звук мотора: «Ж-ж-ж…». Это продолжалось недолго. Прокатившись, она решила поиграть с более старшими девочками лет 6-7 и стала так тихо к ним втираться. Те были заняты своими взрослыми играми и даже не замечали малолетнюю втирушу. Как ни пыталась Алёнушка подольститься ко «взрослым», те её не принимали в свою компанию. Наконец, одна из них, отталкивая ангела, говорит тривиальное: «Иди отсюда, дура!» На что оскорбленный ангел невозмутимо бросает: «А ты п…да!», – и с чувством исполненного долга спокойно отходит в сторону и даже как-то победно отряхивает ладошки. Да,… я чуть не вываливаюсь из окна, бегу к Вите и заполошенно говорю: «Витя! Витя! Алёнка заругалась!» Витя, любивший конкретность, спрашивает: «Как?» А мне и повторить-то неловко, стыдно. Как это? Никогда в нашей семье подобных слов не произносилось. «Как?», – повторяет педантичный отец. Я, запинаясь, произношу: «На букву п…» Папа сразу усекает и, высунувшись из окна, гувернерским тоном зовет дочь домой. Алёнка, послушная девочка, тут же прибегает, предстает перед родителями, встревоженными и озабоченными проявляющимися дурными наклонностями дочери. Дочь же, хлопая ресницами, вопросительно смотрит на родителей. Папа, откашлявшись и сделав серьёзный вид, произносит сакраментальную фразу: «Алёнушка, ты зачем ТАК (запинается и продолжает), … ты зачем ТАК… говоришь?» Алёнушка безмолвствует и смотрит на него голубыми глазами. Пауза. Папа продолжает: «Нет, объясни мне, почему ты ТАК говоришь?» Ждём… Дочка явно ничего не понимает… Потом хватается двумя пальчиками за комбинезончик и, повернувшись на носочках, отвечает: «А мне мама класивенькие штанишки сшила!» Всё. Понимаем, что объяснение закончено. Отправляем её гулять. Больше я от неё подобного не слышала. В психологии у детей это называется «затычка памяти». Просто не нужно заострять их внимание на нежелательном эпизоде, и он забудется. По крайней мере, так предполагается у психологов.

У нас сработало…

Подобный же случай произошел уже через несколько лет, когда мы с мужем приехали из заграничной командировки и ужинали в гостях у москвичей в энном поколении, интеллигентнейших людей. Ну что такое гости в Москве – круглый стол, даже иногда самоварчик (он как раз и присутствовал), все яства к чаю, добросердечный хозяин, довольные гости, приятная беседа. Гостеприимный хозяин ведет какую-то интеллектуальную и интересную беседу. Возле стола всё время крутится кошка и надрывно мяучит. Её крутит рядом одуряющий запах колбасных изделий. Бабушка хозяев всё время хвастается своей внучкой Лерочкой, действительно очаровательной девчушкой лет двух. Хозяин говорит, гости внимают, бабушка тихонько ведает мне о достоинствах внучки, кошка продолжает гнусить противным мявом. Бабушка, отрываясь ненадолго от рассказов о достоинствах Лерочки, несколько раз отгоняет кошку Шушу от стола: «Шуша! Ну вот наказание! Только кормили! Шуша, отойди, паршивка! Отойди, негодница! Брысь» Тут очаровательная внучка произносит: «Бись, бять!» Наступает мертвая тишина… Бабушка на грани обморока, но кудахчет, почему-то обращаясь ко мне: «А всё двор! Всё двор! Уму непостижимо! Ой, мне плохо!» Все её пытаются успокоить: и дочь, и зять, и гости. А бабушка пытается выяснить у Лерочки, где и у кого она услышала такое плохое слово. Тут уж я вступаю в эту перепалку и советую бабушке ничего не выяснять у внучки, опираясь на свой опыт детской психологии. Вероятно такие казусы были во многих семействах.

Мне приходилось браться за любую работу, какая только имелась по месту службы мужа. Кем только я не работала! Бралась, не смущаясь, даже за «ст. экономиста». Но в тот момент я была «инструктором по культурно-художественной работе» при ГДО (Гарнизонный дом офицеров) г.Щучина Белорусского военного округа. Господи! И куда только не заносило! Даже в Рио-де-Жанейро. Но Щучин был далеко не Рио-де-Жанейро, это было уж потом… Работала я инструктором, организовывая различные кружки: драм-муз-танц-худ, вечера, лекции, беседы и т.д., приходилось также оформлять стенды, доски почёта, различные объявления, когда «заболевал» наш художник – еврей Ефим с необыкновенно густой и объёмной шапкой волос и длинными-предлинными черными ресницами. А «заболевал» частенько. Поэтому именно у меня, в моем «кабинете», и находились малярные принадлежности. Впрочем, меня это не смущало.

Дом офицеров располагался в весьма живописном месте, на берегу озера, как я уже говорила, в доме какого-то графа «за польским часом», с паркетом, колоннами, пилястрами, широкими лестницами, балконами и люстрами, так что кабинет был вовсе и не так уж плох. Работа моя в основном была вечерами и, если папа не мог Алёнку взять из садика (тогда ей уже было 3 годика, и садик тоже был в усадьбе графа), то я её брала с собой на работу. А там по обстоятельствам: или сажала смотреть фильм – послушная девочка сидела, смотрела и никуда не уходила, или приводила рисовать к себе. Однажды день был не киношный, и Алёнка осталась со мной в кабинете, где я опять из-за «болезни» художника писала афишу очередного фильма. Чтобы ребенок был занят, я дала ей огромный плакат, перевернула его обратной стороной, поставила банку с гуашью. Банки были широкие и вместительные, специально для больших кистей и плакатных перьев. Сказала: «Рисуй! Можешь пальчиком». Из педагогики и методики начального обучения теоретически я знала, что дети больше всего любят рисовать на огромных листах-пространствах и именно пальчиками. Что же практически из этой теории получилось на практике? А получилось вот что: сначала Алёнка, не поверив своему счастью, что-то там выписывала пальчиком, какие-то крендельки (я всё время незаметно наблюдала за ней). Потом, поглядев на меня и убедившись, что мама вроде бы и ничего не замечает, начала более глубоко засовывать в банку уже всю пятерню, выписывать крендельки и загогулины уже в пятикратном увеличении.

Я её спрашиваю, не поворачиваясь: «Что ты, дочура, рисуешь?» Она, высунув от напряжения язычок и ставши коленками на плакат, отвечает: «Кораблик». А почему кораблик она решила рисовать? А потому, что с утра я на неё надела чистенький накрахмаленный фартушек-сарафанчик с сине-белыми полосками, красными пуговками сзади и аппликацией красного кораблика впереди. Вот такие ассоциации и возникли у ребенка – море, кораблик. А гуашь-то была красная! Ладно! Я делаю вид, что всё в порядке. Алёнка начинает макать в банку весь кулачок и прямо-таки с каким-то сладострастным наслаждением размазывать краску по бумаге и по себе. Я свернула это упоительное занятие, правда, сказав, что кораблик замечательный.

Когда я вела дочку домой, встречные вздрагивали. Красная краска оставила на фартучке, на руках и на мордахе дочки ужасные багровые пятна. Какая хорошая гуашь! После этого я прекратила педагогические эксперименты по воспитанию художественного вкуса у ребенка и возвратилась к испытанному приёму