двадцать посадили в темницу. Грегор догадался, что та же судьба могла встретить и деятельного Бедрика. Поэтому нечего было ждать и он должен был спасать себя сам, думать о себе.

Ксендз, с которым он разговаривал, видя на нём духовную одежду, и убедившись из разговора, что был католиком, как путника пригласил его к себе, предлагая ему гостеприимство.

Грегор, не признаваясь, что хочет возвратиться в Польшу, должен был поведать, что едет в Силезию.

Тогда они пошли вместе к очень убогому приюту, который занимал там последний католический священник. Он жаловался на суровость и преследование гуситов, на плачевное состояние страны, но переносил своё мученичество терпеливо, надеясь, что Бог наконец сжалится над несчастными чехами.

Приём был такой же скромный, как хозяин и его хата. Грегор вздохнул, думая, что сможет там безопасно остаться. Уходить ночью и даже завтра утром казалось ему неправильным, за теми, что сопутствовали императрице, внимательно следили, а кто-нибудь из свиты Сигизмунда мог его узнать и указать.

Несмотря на позднюю пору, разговор за лампадой и пивом ещё продолжался, когда в дверь постучали, и императорский придворный, которого легко можно было узнать по костюму, вошёл в избу.

– Наш господин, Сигизмунд, умирает, – воскликнул он, – эту ночь, наверное, не переживёт. Все духовные особы собираются около умирающего для чтения молитв и отдачи ему последних почестей. Идите и вы. Наденьте обрядовое одеяние.

Император хочет, чтобы в его последние часы присутствовало как можно больше особ.

Тут прибывший повернулся к сидящему Грегору из Санока.

– По одеянию вижу, что и вы духовое лицо.

– Да, но я чужак тут, путник…

– Католик среди католиков везде свой, у вас есть обязанность и вы должны отдать последние почести христианскому императору и королю Римскому.

– У меня нет облачения, – ответил Грегор.

– Здесь у местного священника найдётся, – настаивал придворный. – У меня есть поручение привести всех священников в замок… Пойдёте с нами.

Пойманный таким образом Грегор, хотя очень боялся, как бы его не узнали, не смел отпираться, не желая подпасть под подозрение. Священник также давал ему знаки и заверял, что стихарь, комжу или капу для него найдёт. Придворный торопил. Должны были как можно скорее одеться и идти с ним в замок.

Тем временем наступила ночь.

На сером фоне осеннего неба чёрный замок с горящими с окнами издалека уже выглядел будто гигантский катафалк. Брамы, дворы, сени, всё было полно людей, рыцарства, придворных, челяди, вооружённой стражи, карет и коней.

Придворный императора, который привёл священника и и Грегора из Санока, обеспечил им проход и ввёл сначала в большие сени, двери которых, открытые настеж, вели в просторную сводчатую комнату.

Величественное и дивное зрелище ударило им в глаза.

Император Сигизмунд, едва сюда прибыв и чувствуя себя всё более слабым, позвал лекаря, сурово ему приказав сказать, как долго он мог прожить. Исповедник и они не скрывали от него, что ночь не проживёт.

Тогда приказал император одеть его так, как должен быть одетым для могилы. Надели на него имераторско-капелланское облачение, корону на голову, дали в руки скипетр и державу, покрыли плащём и посадили в зале на трон.

Хотел умирать в присутствии людей, чтобы показать мужество. На короне он приказал поместить зелёный венец.

Но скипетр и держава для его слабых рук были слишком тяжелы, поставили их так, чтобы держать их было не нужно.

Под тяжестью короны сгиналась голова, но той забрать у себя не позволил.

При свете факелов, которые держали стоящие каморники, уже видно было лицо, покрывающееся трупной бледностью, среди которой глаза ещё иногда блестели из-под тяжело поднимающихся век.

Он ещё жил… Лёгкая дрожь головы, незначительное движение одежды и покрывал, которые укутывали ноги, одновременно выдавали страдание и жизнь.

Словно в этот последний час картины всей жизни проходили перед ним и затрагивали его воспоминаниями, видна была колышаяся борода, сжимающиеся уста, хмурящийся лоб.

Канцлер Шлик, зять Альбрехт стояли уже рядом с ним, дочка Эльза, плача, стояла на коленях у его ног, держа в заломленных руках чётки.

Расставленное поблизости духовенство тихо читало молитвы, поглядывая на умирающего Сигизмунда, невозмутимого, гордого, спокойно борящегося со смертью.

Гнетущая тишина царила в зале, воздухом которой тяжело было дышать. Запах восковых факелов, лекарств, которыми поили Сигизмунда, кадил и испарения стольких собравшихся людей делали его невыносимым.

По приказу императора в залу по очереди впускали проталкивающихся и любопытных людей: хотел, чтобы его видели.

– Пусть знают, как умирает император! – шепнул он Шлику.

Его умирающий взгляд иногда падал на коленопреклонённую дочку, на стоявшего поблизости зятя, которому передавал правление, на верного Шлика, а потом глаза закрывались, чтобы глаза смотрели внутрь души.

Лекарь, стоящий рядом, наконец заметил, что начиналась окончательная битва. Дыхание становилось всё более учащённым и трудным, сильнее вздымалась грудь, руки судорожно вздрагивали, уста открылись. Казалось, что смерть победит и вырвет крик боли. Затем Сигизмунд стиснул зубы, поднятая до сих пор голова начала клониться на грудь и упавшая с головы корона покатилась на ноги.

Император скончался. Духовные лица опустились на колени, творя первую молитву за отлетевшую душу.

Эльза, которая стояла на коленях у его ног, вскринула и её отнесли наполовину бессознательную.

Шлик и Оршак, боясь, как бы мёртвое тело не соскользнуло с трона, придерживали его с обеих сторон, пока не остынет, а Альбрехт надел на голову поднятую корону.

Но лаврового венца на ней не было и потомки не должны были его вернуть…

Смерть императора позволила Грегору из Санока вздохнуть немного свободней. Все были слишком ею заняты, чтобы заниматься делом императрицы. Правда, её посадили в тюрьму, потому что такова была воля умирающего, но никого не преследовали и не гнались за графами Целе.

Альбрехт в это время имел слишком много дел в Венгрии и Чехии, чтобы кого-то мучить и новых себе неприятелей прибавлять.

На следующий день наш магистр решил отправиться в Краков. Бедрика он не мог искать и тот ему не попадался. Поэтому, расспросив о тракте, доверившись одежде священнослужителя, которая могла защитить его от нападения, если бы встретил гуситов или бродяг, выехал Грегор из Санока, тронутый тем, что видел, и что вёз королеве Соньке.

Его миссия прошла самым неудачным образом и в Кракове он не ждал хорошего приёма, но его вины в этом не было.

Короткими днями, осторожно пробираясь от городка к городку, отдыхая в домах католических священников, уставший и изнурённый этим путешествием, наконец Грегор приблизился к Кракову.

Чем больше он размышлял над тем, с чем столкнулся, что слышал, о чём мог догадаться, тем более грустный