Когда мы наконец добираемся до двери позади больницы, Нико должен заблокировать замок, чтобы заработал его серебряный ключ. Во двор въезжает машина скорой помощи, и я содрогаюсь от ярких вспышек ее мигалки.

– Значит, что делают эти ваши ключи?

– Ключи используют другой вид связующей магии. – Он наконец вставляет ключ в скважину. – Более глубокий. Ключ изготовить куда труднее, чем стержень. И ключ в умелых руках намного опаснее.

– Более опасен, чем стержень? – я никак не могу забыть пустоту за отключенными дверями.

– Задача стержней – просто связывать между собой два места, а ключи можно применять многими способами. – Он вынимает ключ и вертит его в пальцах. – Этот конкретный экземпляр дал мне Полосатый. Он способен открывать и закрывать все привязанные магией двери, чтобы люди случайно в них не заглядывали и не проваливались куда попало. – Глаза Нико темнеют, когда он тянет дверь на себя. – Я даже слышал об одном ключе, который имел силу навеки разрывать все связи при первом же использовании.

– Звучит вроде бы здорово.

– Да, до тех пор пока не представишь себе, каково это – разрывать связи живого человека. – Он вперяет в меня напряженный взгляд. – Представь, что все эти атомы и соединения внутри тебя… разорваны. Связи между ними утрачены. Все разваливается на куски. – Он содрогается. – Не очень-то это здорово, я тебе скажу.

– Ох, – я вдруг вспоминаю слова Орбана. «Я не дам разорвать мои связи». Стоит мне представить, что такой ключ есть у Агапиоса, и у меня трясутся поджилки.

В Коридоре мерцают знакомые тусклые лампы. Он не изменился ни на йоту: тот же пол в черно-белую шахматную клетку, те же простые деревянные двери. С одной стороны – вход в Отель, с другой – в Музей.

На этот раз, пока мы шагаем по коридору, я стараюсь внимательнее подмечать детали. Двери кажутся очень старыми. Сам стиль, в котором написаны буквы на табличках, напоминает о передачках по каналу «История». А еще этот запах старой заплесневевшей бумаги, как от древних отсыревших книг.

– Полосатый дал мне этот ключ, когда впервые показал мне Коридор и Дверь Чулана, – говорит Нико. – Чтобы я всегда мог к нему прийти, если дела в Отеле пойдут совсем уж плохо.

Запасный выход – как тот стержень, который подарил мне Сев.

– Значит, ты уже давно знаком с Полосатым?

– Я знаю его всю свою жизнь. Если честно, у меня не было другого отца, кроме него, с того момента, как я себя помню. А еще… – Нико поворачивает стеклянную ручку одной из дверей – и оттуда доносится мокрый запах дождя и грязи. – В общем, хочу тебя еще кое с кем познакомить.

За дверью открывается покатый склон, ведущий к роще. Рощица покрывает круглый холм, загораживающий заходящее солнце. Во влажном воздухе слышится звон насекомых. С этой стороны дверь кажется совсем ветхой, она криво висит на петлях какого-то жалкого барака из бетонных плит. За порогом в зарослях сорняков валяется трехколесный велосипед, а рядом с ним – старые лопаты без черенков, совки, санки на полозьях.

Я стираю со лба струйку пота.

– Где это мы?

– В Гондурасе. В маленьком селении, о котором ты никогда не слышал.

Мы поднимаемся по грязной размокшей дороге, и сверху я могу разглядеть пейзаж. Квадратные бетонные дома с крашеными стенами. Огороженные цепями дворы, на которых валяются сломанные игрушки и прочий мусор. Голые по пояс старики следят за нами из окон с потрескавшимися стеклами. Женщина выжимает окрашенную в ярко-синий цвет воду из свежепостиранных штанов и вешает их сушиться на обвисший провод.

Маленькая девочка в мешковатой футболке сидит на обочине дороги, играя с куклой. Волосы у куклы выцвели и свалялись, она голая и поцарапанная, но я все равно ее узнаю. У Кэсс была такая же, но она выбросила ее в помойку много лет назад. А эта малышка прижимает страшную куклу к груди как величайшее сокровище и лучшую подругу.

Большинство наших рабочих назначений проходит в крупных городах, но случаются и местечки вроде этого, где люди живут тем, что другие выбросили на помойку. Выкинутые игрушки, которые собирают на благотворительных пунктах и отправляют в бедные страны из государств, где у людей больше денег, чем им на самом деле нужно. Поношенная одежда, которая людям «первого мира» просто надоела.

– Большая часть населения планеты не привыкла к роскоши, которая для тебя совершенно нормальна, друг мой, – говорит Нико, отследив мой взгляд. – Не нужно жалеть этих людей. Они на самом деле куда счастливее, чем большинство твоих знакомых.

В конце дороги открывается поле для соккера, то есть, конечно же, для футбола. Здесь собралось полно ребят и девчонок примерно нашего возраста. Одна девочка замечает Нико и криком оповещает других. Игра тут же прерывается, и чуть ли не все игроки бегут в нашу сторону.

– Они тебя знают.

– Конечно я им знаком, – пожимает плечами Нико. – Это же моя семья.

Следующие несколько минут Нико занят тем, что представляет мне членов семейства Хименес, в котором не меньше десятка детей и все удивительно разные.

– Я им сказал, что ты – мой друг, – сообщает он, назвав мне за три минуты больше имен, чем я способен запомнить за месяц.

Я невольно расплываюсь в улыбке: так приятно, когда он называет меня другом.

– Все эти дети – усыновленные, – объясняет мне Нико, после того как большая часть ребятни возвращается к игре. – Мами и папи не так давно приняли меня в свою семью наряду с этими locos[8]. Неофициально, конечно… Просто взяли меня к себе в дом и сказали, что теперь это и мой дом тоже.

– Но ведь ты живешь в Отеле? И ты недавно говорил, что Полосатый тебе вместо отца…

Нико дергает плечом.

– Я все время то тут, то там.

– Нико мало оставаться дома, – поясняет один из его братишек на ломаном английском. – ¿A donde fué esta vez?[9]

Нико отвечает ему длинной фразой на испанском. Я присаживаюсь и пытаюсь слушать. Так, значит, у Нико есть близкие. А мне и в голову не пришло его об этом спросить, о семье, которую ему пришлось оставить.

И у него есть возможность порой ее навещать.

* * *

После радостной семейной встречи наступает время игры.

Теперь я понимаю, почему Нико так настаивал, что это не соккер. Эта игра кажется совершенно другим видом спорта. Ну, то есть правила в общем те же, но дети носятся вокруг меня, а я чувствую себя застывшим среди них, как статуя слона, когда из нее вынули монетку. Хотя эти ребята надо мной совсем не издеваются за мою неловкость. В школе спортивные занятия всегда были для меня кошмаром, потому что из меня постоянно делали посмешище. А братья и сестры Нико ведут себя со мной как с одним из них, несмотря на то что я совершенно не понимаю их языка.