Прошу вас, приходите немедленно. Стелла очень больна и хочет вас видеть.

– Кто это принес? – спросил я, ускорив шаг и знаком велев Винченцо следовать за мной.

– Старик, ваше сиятельство, Джакомо. Он плакал, весь трясся от горя и сказал, что у барышни горловая лихорадка – по-моему, он хотел сказать, что у нее дифтерия. Ей стало плохо посреди ночи, но няня решила, что ничего серьезного. С утра ей все хуже и хуже, и это очень опасно.

– За врачом, конечно же, послали?

– Да, ваше сиятельство. Так Джакомо сказал. Но…

– Но что? – быстро спросил я.

– Ничего, ваше сиятельство. Старик лишь сказал, что врач прибыл слишком поздно.

У меня упало сердце, к горлу подступили рыдания. Я остановился и велел Винченцо кликнуть извозчика – их пролетки стоят повсюду на главных улицах Неаполя. Я запрыгнул на сиденье и, приказав кучеру как можно быстрее везти меня на виллу Романи, сказал Винченцо, что не вернусь в гостиницу до вечера, после чего мы помчались по ведущей вверх дороге. Доехав до виллы, я увидел, что ворота открыты, словно меня ждали, а когда приблизился к главному входу, мне навстречу вышел Джакомо.

– Как ребенок? – нетерпеливо спросил я.

Он не ответил, лишь мрачно покачал головой и показал на человека с добродушным лицом, спускавшегося по лестнице. В нем я тотчас узнал известного врача-англичанина, жившего по соседству. Я повторил ему свой вопрос, он жестом пригласил меня пройти в боковую комнату и закрыл дверь.

– Дело в том, – прямо сказал он, – что случай очень запущенный. Девочка, очевидно, в последнее время находилась в ослабленном состоянии, поэтому легко подхватила витавшую рядом инфекцию. От природы организм у нее сильный, это я заметил, и, если бы меня вызвали, когда симптомы только начали проявляться, я бы ее вылечил. Няня сказала, что не решилась зайти в комнату к матери и побеспокоить ее после полуночи, иначе она позвала бы ее взглянуть на ребенка. К сожалению, сейчас я ничего не могу сделать.

Я слушал его словно во сне. Даже старая Ассунта не осмелилась зайти в комнату хозяйки после полуночи! Хотя ребенок мог быть серьезно болен и испытывать страдания. Причина была мне хорошо известна – слишком хорошо! Значит, пока Феррари наслаждался страстными объятиями и нежными прощаниями, мою малышку оставили бороться с болью и лихорадкой без материнской заботы и ласки. Не то чтобы они сильно помогли, но я, по своей глупости, надеялся, что хоть капелька женской добродетели оставалась в той, которую я напрасно считал первой и единственной любовью своей жизни! Доктор молча смотрел на меня, пока я стоял в задумчивости, и после паузы снова заговорил.

– Девочка очень хотела вас видеть, – сказал он. – И я уговорил графиню послать за вами, хоть ей очень не хотелось этого делать, поскольку она сказала, что вы можете заразиться. Конечно, всегда есть риск…

– Я не трус, – прервал я его, – хотя многие из нас, итальянцев, во время холеры оказываются малодушными и охваченными паникой тряпками, особенно по сравнению с отважными и бесстрашными англичанами. И все же есть исключения…

Доктор вежливо улыбнулся и поклонился.

– Тогда мне больше нечего сказать, кроме того, что вам неплохо бы тотчас пройти к моей маленькой пациентке. Мне необходимо отлучиться на полчаса, но после я вернусь.

– Постойте! – воскликнул я, схватив его за руку. – Есть хоть какая-то надежда?

Он мрачно посмотрел на меня.

– Боюсь, что нет.

– И ничего нельзя сделать?

– Ничего… кроме как обеспечивать ей покой и тепло. Я оставил у няни кое-какие лекарства, которые позволят ослабить боль. Я смогу лучше судить о ее состоянии, когда вернусь – тогда в болезни наступит кризис.

Еще через пару минут он вышел из дома, и молоденькая служанка проводила меня в детскую.

– А где графиня? – шепотом спросил я, мягкими шагами поднимаясь по лестнице.

– Графиня? – повторила девушка, широко открыв глаза от удивления. – У себя в спальне, ваше сиятельство. Синьора и не думает оттуда выходить из-за страха перед инфекцией.

Я сдержал едва не сорвавшееся с губ грубое ругательство. «Еще одно доказательство крайнего бездушия этой женщины!» – подумал я.

– Так она не видела ребенка?

– С тех пор, как та заболела? О нет, ваше сиятельство!

Очень осторожно, ступая на цыпочках, я вошел в детскую. Ставни было наполовину прикрыты, поскольку яркий свет беспокоил ребенка, у небольшой кроватки, застеленной белым, сидела Ассунта – ее смуглое лицо побледнело и почти застыло в тревожном ожидании. При моем появлении она подняла на меня взгляд и тихонько прошептала:

– Вот так всегда. Пресвятая Дева забирает лучших: сначала отца, потом дочь. Это верно и справедливо – остаются только худшие.

– Папа! – раздался негромкий стон, и Стелла села на постели среди смятых подушек с широко раскрытыми полубезумными глазами, пылающими щеками и полуоткрытым ртом, из которого вырывались торопливые прерывистые вздохи. Потрясенный ее искаженным страданиями лицом, я нежно обнял ее. Она слабо улыбнулась и попыталась меня поцеловать. Я прикрыл ладонью ее пересохший ротик и успокаивающим тоном прошептал:

– Стелла должна вести себя терпеливо и тихо. Стелла должна прилечь, так боль уйдет. Вот, вот так!

Девочка покорно улеглась, не сводя с меня пристального взгляда. Я опустился на колени рядом с кроваткой и с тоской смотрел на нее, пока Ассунта обтирала ей губы влажной салфеткой и делала все, чтобы облегчить боль, которую малышка так кротко терпела. С каждой секундой ее дыхание все больше учащалось и слабело.

– Ты ведь мой папа, да? – спросила девочка. Ее лоб и щеки запылали еще сильнее.

Я не ответил, лишь поцеловал крохотную ручку, которую держал в своей ладони. Ассунта покачала головой.

– Ах, бедняжка! Ее время близится – она видит отца. А почему бы нет? Он так ее любил – и уж точно бы пришел за ней, если бы святые позволили.

Она упала на колени и принялась с жаром молиться, перебирая четки. А Стелла обняла меня ручкой за шею, полуприкрыв глаза, и заговорила, дыша все натужнее.

– Папа, у меня так горло болит! – жалобно произнесла она. – Ты можешь сделать так, чтобы оно прошло?

– Как бы я этого хотел, дорогая! – прошептал я. – Я забрал бы у тебя всю боль, будь это возможно!

Она с минуту помолчала, потом сказала:

– Как же долго тебя не было! А сейчас я сильно заболела, чтобы с тобой поиграть! – Тут ее лицо озарилось бледной улыбкой. – Вот погляди на Тото! – слабым голосом воскликнула она, когда взгляд ее упал на старенькую потертую куклу в костюме клоуна, лежавшую у ее кроватки. – Бедненький Тото! Он подумает, что я его больше не люблю, потому что у меня болит горло. Дай его мне, папа! – Когда я выполнил ее просьбу, она обняла куклу одной рукой и, держась другой за меня, добавила: – Тото помнит тебя, папа. Ты знаешь, что привез его из Рима, и он тоже тебя любит… но не так сильно, как я.