«Совершенно верно!» – подумал я и горько улыбнулся. Моя игра была в самом разгаре, ходы приходилось делать быстро, на колебания и размышления времени не оставалось.

– Полагаю, синьора, – произнес я, нарочито растягивая слова, пока складывал письмо Гвидо и убирал его в записную книжку, – что синьор Феррари горячо надеется в весьма скором времени стать для вас кем-то большим, чем брат.

О женское лицемерие! Неудивительно, что они добиваются выдающихся успехов на театральной сцене: актерство есть их естественное состояние, они притворяются, как дышат! Эта особь не выказала ни тени смущения, она чистыми глазами посмотрела на меня с явным удивлением и издала презрительный смешок.

– И в самом деле! – произнесла она. – Тогда, боюсь, синьор Феррари обречен на разочарование в своих надеждах! Дорогой граф! – При этих словах она поднялась и быстро прошла по комнате ко мне тем грациозным скользящим шагом, который всегда напоминал мне приближение пантеры. – Вы и вправду хотите мне сказать, что его дерзость достигла подобной степени – это в высшей степени абсурдно, – что он надеется на мне жениться? – И, опустившись в кресло рядом со мной, она посмотрела на меня спокойным вопрошающим взглядом. Пораженный двуличностью этой женщины, я коротко ответил:

– Полагаю, да! Именно это он мне доверительно сообщил.

Она презрительно улыбнулась.

– Как много мне чести! А вы, граф, хоть не секунду подумали, что подобное предложение встретит мое одобрение?

Я молчал. Мысли у меня путались: мне было трудно столкнуться с таким предательством и противостоять ему. Как? Неужели у нее совсем нет совести? Разве все страстные объятия, долгие поцелуи, клятвы в верности и слова нежных признаний – ничто? Разве они стерлись у нее из памяти, как буквы на доске стираются губкой? Я почти пожалел Гвидо! Его судьба в ее руках была совершенно такой же, что в своем время и моя. Но, в конце концов, чему мне удивляться? С чего мне кого-то жалеть? Разве не я все это задумал? И разве это не часть моего отмщения?

– Скажите мне, – не умолкал сладкий голос моей жены, прервавший мои размышления, – вы и вправду воображаете, что предложение синьора Феррари было бы принято мною благосклонно?

Нужно было отвечать, продолжая разыгрывать комедию. Так что я без обиняков сказал:

– Синьора, я действительно так думал. Это казалось мне естественным заключением, сделанным на основании хода событий. Он молод, несомненно, красив и после кончины дяди обретет изрядное богатство – чего же большего вам желать? К тому же он был другом вашего мужа…

– И вот именно по этой причине я никогда за него не выйду! – оборвала она меня, решительно взмахнув рукой. – Даже если бы он мне и нравился в достаточной степени, что совсем наоборот (о, жалкая предательница), я не рискнула бы пойти на это, памятуя, что скажет общество о подобном союзе.

– Как, синьора? Прошу меня простить, если я вас не совсем понимаю.

– Как же вы не видите, граф? – продолжала она вкрадчивым тоном, словно прося, чтобы ей поверили. – Если бы я вышла замуж за человека, который слыл самым близким другом моего покойного мужа, то люди бы наверняка сказали, что до его кончины между нами что-то было, – общество так любит позлословить. Я просто знаю, что пошли бы подобные разговоры, а такой клеветы мне не вынести!

Как говорится, шила в мешке не утаишь! Вот тут ее виновность частично возвестила о себе. Совершенно безупречная женщина не смогла бы предвидеть осуждение общества с такой готовностью. Не ведая о зле, она не смогла бы просчитать последствия. Чрезмерно осторожная женщина выдает сама себя. Благородная дама, добродетельно вздрагивающая при виде античной статуи или обнаженной натуры, тем самым сразу заявляет всем, кто пожелает услышать, что в мыслях своих она подразумевает нечто большее, нежели произведение искусства, которое она осуждает. Абсолютная чистота не боится общественного порицания, она знает себе цену и уверена, что в конечном итоге одержит верх. Моя жена – увы, что я ее так называю! – была изначально порочна и лжива, однако сколь последовательна она была в своих попытках обеспечить себе благоприятное мнение общества! Бедный старый мир! Как же искусно его водят за нос и как снисходительно он принимает это одурачивание! Однако мне надо было ответить этой прекрасной лгунье, которая раскинула сеть из чудесных обманов, чтобы поймать меня, поэтому я с напускной учтивостью произнес:

– В моем присутствии, графиня, никто не посмеет вас оклеветать.

Она поклонилась и мило улыбнулась.

– Однако, – продолжал я, – если верно то, что вам нисколько не нравится синьор Феррари…

– Это так! – с внезапным жаром воскликнула она. – Он груб и невоспитан, я видела его пьяным, иногда он просто невыносим! Я его боюсь!

Я спокойно взглянул не нее. Лицо ее побледнело, а руки, занятые вышиванием по шелку, немного дрожали.

– В таком случае, – медленно продолжил я, – хоть мне и жаль бедного Феррари, он будет чрезвычайно разочарован! Признаться, с другой стороны, я даже рад, поскольку…

– Поскольку что? – нетерпеливо спросила она.

– Ну, – ответил я, разыграв некоторое смущение, – поскольку у других мужчин, которые будут добиваться руки прекрасной графини Романи, появится больше шансов.

Она покачала головой, и по ее лицу пробежало едва заметное разочарование.

– «Другие мужчины», о которых вы говорите, граф, вряд ли будут способны на подобные устремления, – легко вздохнув, произнесла она. – А особенно, – тут ее глаза возмущенно сверкнули, – после того, как синьор Феррари счел своим долгом приставить ко мне стражу. Полагаю, он хочет сохранить меня для себя – чрезвычайно дерзкое и глупое намерение! Остается лишь одно: я покину Неаполь до его возвращения.

– Зачем? – спросил я.

Она густо покраснела.

– Я не желаю с ним видеться, – после небольшой паузы ответила она. – Честно сказать, в последнее время он доставил мне немало причин для беспокойства. Я не потерплю его настойчивых ухаживаний, и, как я уже вам говорила, я его боюсь. Под вашей защитой я уверена, что нахожусь в полной безопасности, но я не всегда могу позволить себе такое удовольствие…

Момент настал. Я сделал пару шагов вперед.

– Почему нет? Все зависит только от вас.

Она вздрогнула и привстала с кресла. Рукоделие выпало у нее из рук.

– Что вы имеете в виду, граф? – неуверенно проговорила она смущенно и тревожно. – Я вас не понимаю!

– Я имею в виду то, что говорю, – ответил я холодно и, наклонившись, поднял упавший кусок шелка и протянул его ей. – Однако прошу вас, не волнуйтесь! Вы говорите, что не всегда можете позволить себе удовольствие пользоваться моей защитой. Полагаю, что вы это сможете, став моей женой.

– Граф! – Она запнулась.

Я поднял руку, знаком прося ее помолчать.

– Я прекрасно отдаю себе отчет, – деловито продолжил я, – что между нами существует большая разница в возрасте. У меня нет ни молодости, ни здоровья, ни красоты, дабы привлечь вас. Невзгоды и горькие разочарования сделали меня тем, каков я есть. Однако я обладаю почти неисчерпаемым богатством, у меня есть влияние и положение в обществе, и в дополнение к ним, – тут я пристально посмотрел на нее, – у меня есть огромное желание воздать должное вашим восхитительным качествам и дать вам все, чего вы заслуживаете. Если вы считаете, что способны быть со мной счастливы, скажите откровенно. Я не могу предложить страстного обожания молодого человека – кровь моя охладела, а сердце бьется медленно. Но что смогу сделать – сделаю обязательно!