Восьмой Олень Коготь Ягуара — пятидесятидвухлетний (как символично!) мужчина, полноватый, с грубым властным лицом — голый стоял передо мной на коленях со связанными за спиной руками. Взгляд отрешенный, простившегося с жизнью. Наверное, до сих пор не пережил предательство соратников, которых считал своей опорой. Они стояли позади него, возглавляемые главным жрецом по имени Второй Цветок, для этой должности довольно молодым, лет тридцати, и неприлично худым. Делегация миштеков встретила мою армию в двух днях пути от Нуу, как коротко называю их столицу.

— Кукулькан, прости нас, своих неразумных детей, за то, что не узнали тебя и напали! Мы предлагали Восьмому Оленю направить к тебе послов и заключить мир. Он не послушал нас и навлек беду на нюу сами (народ дождя — самоназвание миштеков). Мы привели его к тебе. Делай с ним, что пожелаешь. Если этого мало, скажи, как мы можем искупить свою вину? — очень искренне произнес главный жрец на приличном языке майя, который, как мне сказали, у местной элиты типа латыни у франкской.

Я достал из ножен кинжал, протянул ему рукояткой вперед над головой жертвы и приказал:

— Убей Восьмого Оленя.

Интуиция подсказывала, что на моих руках не должно быть крови правителя миштеков. Это их внутренняя разборка, за которую, если потребуется, можно в последствии наказать виновных.

Второй Цветок с интересом посмотрел на темный клинок с белесым «узором», попробовал пальцем лезвие на остроту, еле заметно скривив от удивления пухлые темные губы, которые казались чужими на узком и костистом лице, нетипичном для индейцев, после чего привычно всадил узкое острие во впадинку на затылке правителя миштеков. Восьмой Олень дернулся, потом застыл на несколько мгновений, словно парализованный, и рухнул мордой в красноватую пыль возле моих ног. Из раны лениво потекла густая, почти черная кровь.

Стать в таком возрасте главным жрецом невозможно без благословения правителя. Скорее всего, они были родственниками. Желание остаться у власти оказалось сильнее родственных чувств, преданности, благодарности и прочей ерунды, которую обязана соблюдать чернь. Значит, и меня предаст так же просто, если дам слабину. Но пока Второй Цветок мне нужен. Такой большой кусок, как миштеки, не пережую без поддержки предателей. Придет время, и я избавлюсь от главного жреца, обвинив в убийстве Восьмого Оленя. Судя по напряженному, но с ноткой презрения взгляду и льстивой улыбке на пухлых губах, Второй Цветок знает это и то, что я знаю, что он знает. Мы отзеркаливаем противника: умный делает нас умнее… Или проигрываем.

— Прощаю всех, — изрёк я, после чего сообщил условия капитуляции миштеков: — Жрецов менять пока не буду. Воины тоже останутся на службе, но будут переселены к уаве или куда скажу, где пройдут переподготовку. Мои люди займут старшие административные должности во всех поселениях миштеков и будут регулировать добычу и обработку металлов.

— Твое решение, Кукулькан, мудро и милостиво! — улыбаясь искреннее, воскликнул Второй Цветок.

Обрадовалась и его свита. Наверное, ожидали более суровой расправы. Врагу мы приписываем собственные недостатки, помноженные на три.

50

Въезд в Черный Город Храма Неба или просто Нуу я обставил красиво. Жрецы обеспечили меня портшезом, изготовленным по моему чертежу — креслу на двух длинных жердях, щедро украшенному перьями кетцаля, попугая и других птиц, который несли восемь рабов. Я сидел в нем с непокрытой головой, чтобы лучше были видны мои выгоревшие, светло-русые волосы на голове, и борода, и светлая кожа, и надраенная кольчуга, которую можно принять за рыбью чешую или змеиную кожу. Окруженный разноцветными перьями я, при желании и богатом воображении, мог потянуть на гада-птицу Кукулькана, за которого выдавал себя. Следом несли второй портшез, поменьше, на котором сидел мой девятилетний наследник Черный Ягуар. Взял сына в поход, чтобы проникся духом боя, но не срослось. Пусть теперь проникается духом власти над людьми. Впереди колонной по четыре шагали две сотни копейщиков с большими щитами, на которых изображен оперенный змей, каким его представляли художники-уаве, а за портшезами — остальные воины. Пять сотен — не слишком много, но это были победители. К тому же, миштеков явно поразила то, что шли четким строем, в ногу. Эта организованность, «механичность» добавляла моим воинам мистический флёр, словно они не живые люди, а бездушные существа, которые нельзя убить. Судя по напряженным, удивленным, испуганным лицам миштеков, стоявших по обе стороны дороги, ведущей к главной пирамиде, и толпившихся на центральной площади, поставленной цели наше шествие достигло. Большая часть миштеков убедилась, что проиграли они не таким, как сами, что было бы обидно и непростительно, а богу и его рати, что естественно. Надо быть конченым дебилом, как Восьмой Олень, чтобы вздумать повоевать с Кукульканом, погубить зазря сотни воинов.

У основания платформы нас встретили жрецы во главе со Вторым Цветком. Они поклонились мне и расступились, давая пройти к каменной лестнице из темного, но не черного камня. Преувеличение делает нашу жизнь красивее. Я начал подниматься по лестнице первым. Следом шел мой сын, за ним — Второй Цветок и дальше остальные жрецы. Ступеньки были крутоваты, и я ступал очень осторожно, чтобы ненароком не споткнуться. Это, не говоря уже о падении, сочтут дурным предзнаменованием. Про себя решил, что больше никогда не буду подниматься к храму. Скажу, что не божье это дело — приносить жертвы самому себе.

Жертвенный камень был с ровной верхней поверхностью, лишь на краях скошенной вниз. На нем лежал довольно крупный, связанный кайман, придерживаемый двумя молодыми жрецами. В этих краях такие земноводные не встречаются. Наверное, привезли издалека и давно, держали для торжественного случая, который наступил. Дождавшись, когда поднимется вся свита, я показал жестами, чтобы переместили каймана так, чтобы голова со связанной пастью висела в воздухе. Сабля издала короткий свистящий звук, рассекая воздух, а затем — хрустящий, словно преодолевала сухую бумагу, перерубая шею. Голова каймана повисла на тонком лоскутке шкуры, покачалась, обрызгивая яркой алой кровью темную, отшлифованную ногами, каменную плиту возле жертвенного камня, после чего оторвалась и с чмякающим звуком упала в натекшую лужу. Жрецы дружно охнули от удивления и/или восторга. Отсечь одним ударом голову кайману — это вам не над индюками измываться.

Второй Цветок, радостно улыбаясь, схватил обрубок двумя руками, поднял над своей головой, из-за чего алые капли крови падали на одноярусный головной убор, но только у главного жреца из перьев кетцаля, подошел к краю платформы, чтобы видели все миштеки, собравшиеся на площади и проорал торжественно:

— Кукулькан отрубил ее