тело было. Значит, сидят они, слушают, и я в коридоре уши грею. Наконец кто-то мысль умную высказал, надо, говорит, сожителя ее брать в оборот, а другой отвечает, что у того алиби на всю ночь, на работе он был, в охране дежурит сутки через трое, в торговом центре, и напарник его подтверждает. Опять-таки, жертву ведь собаки до смерти закусали, с этим как быть?

Снова звонят эксперту, Афанасьич, говорят, будь человеком, скажи все, что знаешь, любые предположения. Ну, тот, видно, смилостивился и сказал. А потом этот, что звонил, остальным передал.

Смерть, сказал, наступила вовсе не от собачьих укусов, а от удара по голове. Не то ее кто-то качественно по головушке приложил, не то она сама упала и ударилась обо что-то. Только вряд ли молодая девица сама падать стала, она же не старушка столетняя, то есть кто-то ее толкнул. А укусы уже потом появились, когда она мертвая была, это-то эксперт всегда точно установить может.

– Ты точно слышал? – спросила я упавшим голосом.

Ну, все правильно, если несчастную Дашку загрызли каменные собаки, то, наверно, так и будет тело выглядеть.

– Ага, а там один и спрашивает так ехидно: это что же, выходит, ее гиены покусали? Потому как только гиены мертвое мясо жрут, собаки так делать не будут. А ему и отвечают со слов эксперта, что никакие это не гиены, а мертвый зверь.

– Что-о? – Я схватила свою чашку и поперхнулась кофе. Лешка невозмутимо двинул меня между лопатками и продолжал:

– Ага, ни слюны там собачьей, ни шерсти, то есть шерсть есть, но не та! Получается, что была там лиса, причем тоже мертвая!

– Слушай, это у них какой-то китайский роман получается про лис-оборотней, – фыркнула я. – Значит, пришла мертвая лиса и покусала мертвую девушку.

– Ага, – Лешка вдруг помрачнел, – а только я как услышал это – сразу обалдел. Потому что видел я эту мертвую лису!

– Что ты несешь? – По инерции я замахала руками, едва чашку на пол не сбросила, а потом подумала, что если я видела каменных собак, то отчего бы Лешке не увидеть мертвую лису…

– То есть чучело! Оно в витрине стоит в меховом магазине, где Толик дежурит!

– И что ты сделал? – медленно спросила я.

– Я звонить ему стал… – Лешка отвел глаза, – потому что… ну, ты понимаешь… он же друг, мы с ним…

– Слышала уже! – рявкнула я. – И видела, какой он друг!

– Угу, я, значит, звоню, а он не отвечает, а тут идет по коридору напарник его, Федька, я его видел пару раз, когда у Толика на работе был. Меня увидел, не кивнул даже, и в кабинет сразу. «Вызывали?» – спрашивает. А как же, ему отвечают, в кабинет втащили и дверь закрыли. И как начали на него орать, я при закрытой двери и то все услышал.

Ты, говорят, такой-сякой, убийцу покрываешь, алиби ему обеспечиваешь.

Ну, Федька быстро поплыл. Раз такое дело, говорит, то все честно скажу. Мне под суд идти неохота. Они, оказывается, так давно делают: вроде как полагается по двое дежурить, а они друг друга отпускают. Так и в ту ночь Федька отпустил Толика. Договаривались на два часа, а тот только к утру явился.

Ну, тут все завертелось, выходит один там, меня увидел, ты кто, говорит. Я: так и так, сами вызвали. Все, говорит, не нужен ты больше, нашли мы убийцу.

Я так прямо на стул и сел. Не может быть, говорю, не верю. А он такой: не веришь – твое дело, а только все складывается. Алиби у него нет? Нет. Значит, он эту Свистунову, может, случайно толкнул или же в сердцах по морде кулаком приложил. Бывало, что и поколачивал он ее, соседи говорят. Как увидел он, что она мертвая, испугался, конечно, а потом решил тень на плетень навести.

Вспомнил, как одного мужика в машине собаки загрызли, там весь район уже про это знает, ну, решил и это убийство на собак свалить. Где он лису дохлую взял, это мы выясним.

Да, думаю, очень скоро выяснят…

А они тут бешеную деятельность развили, группу высылают, чтобы Толика брать. На работу, домой, еще куда-то. Я еще раз ему позвонил – снова никто не отвечает.

А потом один там послушал телефон – взяли, кричит, у сестры взяли! Сюда везут! Ну, я и пошел оттуда, им уже не до меня теперь…

– Ну и дружок у тебя! – не выдержала я.

Лешка опустил голову, а я приободрилась.

Стало быть, вовсе не я виновата в смерти этой Даши. Хоть и пожелала ей всего плохого, а потом всерьез думала, что это ее каменные собаки загрызли. Оказалось, ее смерти есть самое обычное объяснение. Никакой мистики.

Что ж, хоть один вопрос отпал, теперь бы мне со своими проблемами разобраться.

Лешка съел почти целый батон и полбанки Нинкиного варенья, выпил еще две чашки кофе и наконец ушел, охая и вздыхая, как больной сенбернар.

Я перевела дух, убрала на кухне и ушла к себе, чтобы не мешать Викентию собираться на работу.

Вечер наступил незаметно, потому что теперь все время светло, и спать совершенно не хотелось. Я долго ворочалась, перебирая события сегодняшнего дня.

Вряд ли капитан Осетров мне поможет, так что нужно действовать своими силами.

Я широко открыла окно, но в комнате все равно было душно.

Я принялась считать слонов, овец, кроликов и наконец сама не заметила, как заснула.

Мне снилось, что я маленькая девочка, что я играю во дворе, стучу мячиком в стенку, выкрикивая при этом слова считалочки:

Три-четыре, восемь-шесть,

Мой лисенок хочет есть…

Пять, и восемь, и один —

Мы ему конфет дадим!

– Девять, – раздался у меня за спиной холодный голос.

– Что? – переспросила я и обернулась.

У меня за спиной стоял высокий немолодой человек в черном костюме. Глаза его закрывали черные очки, в руке была черная трость с серебряным набалдашником в форме змеиной головы.

– Пять и девять! – проговорил он сухим, каркающим голосом. – Пять, и девять, и один! Не перепутай! И еще не забудь про Скорпиона!

– Про какого скорпиона? – спросила я удивленно. – Кто вы, дяденька? Папа не велел мне разговаривать с незнакомыми людьми!

– Вот и не разговаривай! – прокаркал черный человек… и я проснулась.

Сон прокручивался перед моими глазами, в ушах все еще звучали слова считалочки: «Три-четыре, восемь-шесть, мой лисенок хочет есть… пять, и девять, и один…»

Ну да, конечно, пять и девять…

Я вспомнила, как мать набирала этот