успел заехать в клуб как раз к вашему телефонному разговору и назад – предупредить вас о непоправимости ваших действий.

Вот оно что! Пе́трович вспомнил, как во вторник служанка брала трубку телефона. Она не протирала ее, а выстукивала знак бедствия. Поэтому Гай Фокс и приехал тогда прослушать, что мы там со сказочником говорили о поездках в Рейнензиштадт. Значит, Рейнензиштадт означал знак бедствия. Фридрих Хиршбюль, сейчас будет твой выход.

– Да-да, непоправимости, – продолжал Гай Фокс. – Курта вы допросить уже не можете, Марту полноценно – тоже. Хороший адвокат сразу закроет вопрос о допросе немой. Психиатр? Доктор Джекил с ним даже незнаком. Просто при приеме на работу Пихлер потребовал детальное описание его практики, в котором фигурировал и брат вашей знакомой, и вы. Поэтому – что вы предъявите? Пустую ячейку в камере хранения? Да-да, – его тон становился все увереннее, – я вас позавчера выследил. И с братом вы, наверное, обсуждали его шансы на наследство. Все это только укрепило мою уверенность, что я отдал Курту верный приказ.

– Нет, брат просто шантажировал меня.

– Я же вас предупреждал – неприятный субъект.

– Кто бы это говорил?

– Доктор, вам никогда не понять душу актера. Вы даже себе представить не можете, с каким удовольствием я играл роли доктора Джекила и мистера Хайда.

– И Клавдия.

– Да, – сокрушенно вздохнул Гай Фокс, – мне не удалось в юности сыграть Гамлета, но зато сейчас я поставил его.

«Хорошо, – подумал Пе́трович, – вернемся и мы к театру».

– Вы правы, Марту будет допросить трудно. Но остается еще Офелия.

– А что – Офелия? Да, она скажет, что получала подарки не только от владельца конного завода. Старая история. Вы читали «Идиота» Достоевского? Благодетель Тоцкий, Настасья Филипповна и тут же генерал Епанчин. Но мальчишке Офелию подсунул мистер Хайд. Доктор Пе́трович, неужели вы думаете, что у мистера Хайда есть социальная страховка, паспорт, права? Все, что записано в контракте с клубом, не более чем фальшивка. Мистера Хайда не существует. Он в любой момент может исчезнуть. И никто не будет его искать. Потому что секретарь получит распоряжение – найти нового массовика.

– Исчезнуть, как Ганс Бауэр?

– Вы меня поражаете. И об этом догадались? Знаете, если вы примете происшедшее в Башне как случайное недоразумение, то мы с вами сможем делать очень неплохие дела.

– Конечно, – словно не слыша сделанного ему предложения (здесь можно перейти на профессионально-развязный тон), – это же Ганс Бауэр узнал у психиатра о «терапии» с пистолетом у зеркала, – а сам подумал: «Ну что, Гай Фокс, ты успокоился? Тогда, Фридрих Хиршбюль, на выход». – Скажите, а забирать перчатки вы тоже ездили на машине?

– Вы же знаете, что я ездил на поезде. Это же вы сами и устроили тогда цирк из-за этих билетов.

– Нет, вы ездили на машине. На поезде поехал Курт.

– А что Курту было там делать?

– Сказать вам, – вопросом на вопрос ответил аудитор, – чем меня шантажировал брат? Тем, что я смотрю в архиве департамента сводки о поставках цемента. Те самые, которые смотрел Фридрих Хиршбюль. И которого Курт столкнул под поезд. Вы забрали Курта, а отцу Бонифацию оставалось только потолкаться вечером на вокзале, убедиться, что Курт все сделал чисто, что все говорят только о несчастном случае, и уехать вечерним поездом.

Правая бровь резко поднялась вверх:

– Значит, вам и это известно. Да, доктор Пе́трович, вы мне нравитесь все больше и больше. Но, – председатель откинулся на спинку сиденья и улыбнулся, – и здесь я вынужден вас огорчить. Мне незачем было убивать этого Хиршбюля. У него же ничего не было на доктора Джекила. Не скрою, меня обеспокоили его расспросы там, в Восточной Европе. Но все документы по заводу давно уничтожены. Поэтому Курт на вокзале просто присматривал за ним – как он будет бросаться под поезд. А я, доктор Джекил, в это время был на скачках. Это все могут подтвердить. Мистер Хайд же успел забрать перчатки еще рано утром. Так что допрашивайте Курта и мистера Хайда. Если сможете, – и он рассмеялся.

«Сейчас тебе будет не до смеха», – подумал аудитор, но в это время трамвай остановился. Пе́трович огляделся: в вагоне уже никого не было, а кондуктор встал со своего сиденья и пошел к ним. Все. Второй раз так пригнуться не получится. Но кондуктор, стеснительно улыбаясь, еще издали проговорил:

– Господа, кроме вас в трамвае никого нет. Вы очень торопитесь? Или можете подождать пару минут? Просто скоро конечная остановка, там у меня по расписанию десять минут отдыха, и на этой остановке я всегда заранее покупаю себе теплые булочки и кофе. Для второго завтрака.

Надо же, кого-то еще интересуют теплые булочки и кофе. Собеседники посмотрели друг на друга – нам есть еще что сказать друг другу – и одновременно утвердительно кивнули головой.

Они смотрели в окно, как кондуктор заходит в булочную, как он вежливо, но, показывая на них, что-то объясняет небольшой очереди, как он, сняв фуражку, отирает платком лоб и, в предвкушении второго завтрака, хлопает себя по бокам.

– Видите, доктор Пе́трович, это и есть настоящая жизнь. Без ваших фантазий. Так что забирайте у следователя отчет братьев Клемен и приходите в понедельник на работу.

Пе́трович вдруг физически ощутил эмоции кондуктора – взять кофе, булочки и через несколько минут, когда эти пассажиры наконец выйдут из трамвая, насладиться своей нехитрой снедью. Растянуть удовольствие. Почувствовать кайф от предвкушения. Как перед вольфштунде. И мы растянем удовольствие. Перед решающим ходом. И он спросил:

– А что означает «монокль»?

– Ну, вы же читали Стивенсона. Мистер Хайд, – председатель ласково погладил парик, – стал брать верх над доктором Джекилом. Вот поэтому, чтобы бровь у доктора Джекила не поднималась, я и придумал монокль. Он без диоптрий, но все время ее поддерживает.

Клоун. Все, можно начинать.

– А если Хиршбюль собрал документы о конфликте интересов? О покупке цемента у собственной дочки по завышенной цене? Под льготный кредит правительства. Это же можно определить по бумагам, которые находятся здесь.

– Вы – о себестоимости цемента? Да, мне пришлось ее тогда увеличить за счет амортизационных начислений. Я на этом заработал. Но при этом я снизил цену и самого цемента. Мои друзья в департаменте внешней торговли, конечно, посетуют, но не более того.

Даже этого не боится, подумал Пе́трович и сделал решающий ход:

– Тогда я сейчас вам скажу, почему вы убили его.

Лицо Гая Фокса посерело. Да, игра в открытую. Ты уже знаешь, с какой карты я сейчас пойду.

– В Восточной Европе документов нет. Вы там все подчистили. Но здесь, у