Я оказалась в критической ситуации. Куда я могла уехать из Молотовска? За сто километров отсюда одни деревни. Как мне там жить и что делать? Я пошла умолять начальника отделения милиции Костова отсрочить высылку. Но он не хотел брать на себя ответственность за выдачу такого разрешения и направил меня к областному начальнику Мартынову. В СССР никто не осмеливается брать на себя ответственность, даже высокие чиновники. Обойдя многочисленные инстанции, я в конце концов опять вернулась к Костову. Чтобы избавиться от меня, он заявил:

– Если вам удастся получить работу, я не буду возражать против вашего пребывания в Молотовске. Но поторопитесь! Если будут проблемы с трудоустройством, позвоните мне.

Я попросила помощи у доктора Баландиной, знакомой мне по работе в главной клинической больнице МГБ. Она сразу же позвонила заведующей Молотовского горздравотдела Галине Соколовой, и та устроила меня в детские ясли № 3, находившиеся рядом с моим домом. Я упросила ее сделать в моем паспорте отметку о том, что я работаю, – на тот случай, если ко мне ночью придет милиция с проверкой и потребует документы. 2 сентября 1946 года, заполнив все необходимые бумаги, я поступила на работу в ясли № 3 по улице Транспортная, 17.

Главное управление детских яслей № 3 находилось в Архангельске, откуда мы получали все инструкции. Ясли находились в трех километрах от центра города и представляли собой длинный деревянный барак, выбеленный известью. Внутрь можно было попасть через садик с клумбой и скамеечками.

В здании не было ни водопровода, ни центрального отопления. Слева по коридору находились комната для игр, кухня, прачечная и душевая, справа – столовая. Приемная, кабинеты директора и старшей сестры располагались по другую сторону главного входа. В яслях содержалось около пятидесяти детей, большинству из них было от двух до трех лет, остальным – от трех месяцев до полутора лет. Ясли работали с семи утра до шести вечера. Малышей приводили с семи до полдевятого утра, в девять часов был завтрак, в полдень – обед, в четыре часа – полдник, а с пяти до шести вечера мы возвращали детей родителям.

Старшая медсестра принимала детей только из своей группы. Ее главной обязанностью было измерить температуру малыша и расспросить мамашу о том, нет ли больных среди соседей по дому. Медсестра несла персональную ответственность за состояние здоровья детей. Если в течение дня я обнаруживала, что кто-то из моих подопечных был вялым, я немедленно его изолировала и предупреждала старшую медсестру. Каждый день я должна была отмечать в журнале физическое состояние здоровья каждого ребенка в возрасте от трех месяцев до полутора лет. По достижении этого возраста малыши уходили в «старшую» группу. В три года их отправляли в детские сады, находившиеся в ведомстве Министерства народного образования.

Восемьдесят процентов детей в этих яслях были рождены матерями-одиночками. После восемнадцати лет молодые люди и девушки облагались налогом на безбрачие, от которого освобождались только семьи с четырьмя детьми. Мать-одиночка получала пятьдесят рублей в месяц за первого ребенка и двадцать пять рублей за второго, но даже если у нее было бы десять детей, ей уже больше ничего не платили. А если ее месячная зарплата превышала пятьсот рублей, она должна была платить шестьдесят пять рублей за ясли. Если ребенок заболевал, мать получала бюллетень о временной нетрудоспособности на три дня независимо от продолжительности заболевания, лекарства она должна была покупать за свой счет. Если случалась эпидемия и ясли закрывались на карантин, мать была обязана сидеть с ребенком дома. Она имела право только на временное освобождение от работы, но это время ей не оплачивалось. Очень быстро все кончалось нищетой, причем самой ужасной.

По советским законам, человек обладает всеми правами. Дети в моей группе даже не знали слова «папа», и, когда я произносила при них это слово, они делали широкие глаза. Они не понимали его. Мне приходилось встречать матерей-одиночек, у которых было по двое или трое детей. Они жили в гражданском браке с мужчинами, которые потом бросали их с детьми. У женщин не было официальной регистрации, и они не могли подать в суд. Матери-одиночки на троих детей получали пособие в сто рублей, которого не хватало даже на то, чтобы оплачивать ясли.

В октябре 1946 года еще действовали продуктовые карточки. Каждая мать, приводившая ребенка в ясли, должна была отдать продуктовую карточку на ребенка. Пока младенцам не исполнилось полгода, матерям разрешалось приходить в ясли и кормить их грудью в течение трех часов. Взвешивая ребенка до и после грудного кормления, я восполняла недостающее питание коровьим молоком. Мамаши, у которых было мало грудного молока, могли при наличии справки получить дополнительные сто пятьдесят граммов на молотовской молочной кухне. Ради этого ничтожного количества им нужно было пройти шесть километров. Сколько раз по утрам мне приходилось принимать этих молодых мамаш, со слезами умолявших меня накормить детей. У них не было грудного молока, так как в доме не было еды. Неудивительно поэтому, что шестьдесят процентов детей в яслях страдали рахитом. Их матери были простыми работницами, трудившимися на стройках или лесопилке вместе с пленными немцами. Женщины, замеченные за разговором с немецкими военнопленными, лишались права на работу на полгода. Как хочешь, так и выживай!

Персонал яслей состоял из заведующей, старшей медсестры, сестры-кормилицы (это я), сестры старшей группы Анны Карепановой, сестры-хозяйки Павлы Коровиной, поварихи Марии Таратиной, прачки Анны Козловой, гладильщицы Марии Власовой, двух нянь из первой группы – Марии Антуфьевой и Марии Титовой и двух из второй группы – Галины Козловой и Кати Прегимовой.

В декабре, по распоряжению Галины Соколовой, я была временно назначена старшей медсестрой, но работать в яслях мне не нравилось. С их заведующей Анной Капмашерой[113] у меня сложились неприязненные отношения. Каждый день я должна была составлять меню с учетом резервов, находившихся в ведении сестры-хозяйки. Но вскоре Анна Капмашера отменила должность сестры-хозяйки, назначив меня материально ответственной. Анна воспользовалась тем, что по утрам мне нужно было быстро отдавать на кухню все необходимые продукты и у меня не было возможности оформлять на них накладные.

Я очень удивилась, когда заведующая Молотовской молочной кухней Бабошина однажды позвонила и попросила передать Анне Капмашере, чтобы та приехала подписать накладную на двадцать литров свежих сливок, полученных на прошлой неделе. Я отправилась к нашей поварихе и спросила, доставляли ли ей эти сливки. Получив отрицательный ответ, я проверила кухонный регистрационный журнал – по записям сливки числились полученными. Наша повариха Мария Таратина была женщиной простой и подписывала все, что ей подсовывали. Я посчитала своим долгом предупредить Соколову. Та направила в ясли своего главного бухгалтера Лиду Черноусову. После проверки документов бухгалтер сообщила, что все в порядке, и с раздражением спросила меня: