– Правда?

Ну хоть кто-то не считает нас с Амели сумасшедшими фантазерами!

– Ясно одно, – вздохнула я, – мы имеем дело с эпидемическим цереброспинальным менингитом, только в новой, неспецифической форме. Обычно он начинается внезапно, после пяти– или семидневного инкубационного периода, но в нашем случае инкубационный период длиннее. В начале болезни отмечаются сильная головная боль, рвота, лихорадка, затем развиваются менингеальные симптомы. Степень проявления симптомов варьируется, и поскольку клиническая картина не отличается от клиники менингитов, вызванных другими микробами, то поставить этиологический диагноз клинически крайне сложно. На данный момент главным отличием является покраснение белков глаз и кожная сыпь. Известны геморрагические проявления менингита, в том числе и небольшие петехиальные кровоизлияния, однако то, что происходит с глазами больных в нашей ситуации, сильно отличается от виденного мной ранее. И разумеется, более высокая, чем обычно, летальность. То, что в состоянии бодрствования люди продлевают себе жизнь, в то время как сон в разгар заболевания их убивает, также не поддается объяснению… Мне нужно довести исследования до конца, чтобы понять, насколько Амели права.

– Для того чтобы определить, является ли микроорганизм или вирус этнически специфичным, нужны опыты на людях – я правильно понимаю? – спросил Тахир.

– И у нас в распоряжении – целый остров!

– Ты говоришь ужасные вещи!

– Возможно, но, если помнишь, нет свидетельств о белых заболевших – ни один турист или европеец, работающий на Мадагаскаре, не заболел, иначе мы бы уже имели кучу пациентов со светлым цветом кожи!

– Может, локализация…

– Брось! – перебила я. – Люди из пораженной эпидемией деревни не сидят там безвылазно: они ездят в другие селения, а также в Тану и близлежащие города!

– Вот этого-то я и боюсь! – пробормотал Тахир. – Как долго удастся сдерживать эпидемию?

– Без принятия противоэпидемических мер – еще пару недель. Поэтому надо поднажать на твоего знакомца из министерства. Мне нужно закончить эксперимент, а для этого я должна вернуться в лабораторию. Странно, что Эжени до сих пор не перезвонила… Не случилось ли с ней чего? Я уже боюсь – после всего, что произошло!

– Мы с ней обязательно свяжемся, – попытался успокоить меня Тахир. – Вряд ли она в опасности, ведь ты ничего ей толком не рассказала?

– Верно, верно… Да, надо достать бензилпенициллин. Мы оставили в деревне ампициллин и оксациллин, но лучше то, что я сказала.

– Среди жителей есть те, кто научились делать инъекции, – кивнул Тахир.

– И диуретики, – добавила я. – Их тоже нужно отвезти побольше. И какие-нибудь глюкокортикоиды… Если у кого-то будет непереносимость, понадобятся левомицетин или рифампицин. Но я что-то сомневаюсь, что мы отделаемся так легко!

– А я вот о другом подумал, – проговорил Тахир. – Если на флешке такие ценные сведения, за которые можно и убить, как вышло, что квартира матери Амели не пострадала? Кто-то ведь обыскал и номер Амели в Тане, и ее жилище в Париже…

– Может, она отправила свой материал не с собственного компьютера, а скажем, из интернет-кафе, с флешки или с диска?

– Допустим, – кивнул кашмирец. – Но где, черт подери, Амели добыла информацию?! Извини, но она разбирается в вирусологии, как свинья в апельсинах!

– Уверена, у Амели был «контакт», которому доподлинно известна правда: не сама же она все придумала, в самом деле!

– Согласен, – кивнул Тахир. – Тебе нужно отдохнуть. Поспать хотя бы пару часов. А потом поедем в лабораторию – все равно, как ты сказала, на получение результатов требуется двадцать четыре часа, так?

– Я не устала.

И это была чистая правда. Лицо Тахира находилось так близко, что своей щекой я чувствовала его горячее дыхание. Я испытывала странное ощущение, какое, наверное, бывает у кобры при виде мангуста. Зная, что могу отстраниться в любой момент, я тем не менее этого не делала. Напротив, я придвинулась ближе, не сводя взгляда с лица кашмирца. Моя рука легла на его предплечье.

– Знаешь, как это называется? – хрипло спросил Тахир, не двигаясь с места.

– И как же? – едва шевеля губами, поинтересовалась я, глядя ему в глаза. О, эти глаза – как у фоссы Физы, желтые, с черным ободком…

– Это называется «напрашиваться»!

Именно этим я и занималась – напрашивалась на то, чтобы он перестал ломаться, схватил меня наконец своими сильными руками и сделал то, что живет в крови любого мужчины, независимо от размеров, возраста или национальности. К счастью, долго ждать не пришлось – Тахир накрыл мои губы своими, одновременно заламывая мне руки за спину. Ощущение было приятным и болезненным, а его губы – твердыми и сухими, как ветер пустыни. Оторвавшись и позволив мне сделать вдох, Тахир спросил:

– А как же Ив?

– Ив? – пробормотала я, не отрывая взгляда от его губ. – Здесь нет никакого Ива…

То, что я так сильно хотела заняться любовью с Тахиром в условиях, когда населению целого острова грозит опасность, было ужасно, но я отбросила муки совести, потому что моя нервная система включила «защитное поле»: мозг среднестатистического человека способен вынести только определенную нагрузку, и мой отказывался функционировать, не получив разрядки. Моей «разрядкой» был Тахир Догра.

* * *

Открыв глаза, я увидела над собой ладонь Тахира.

– Что ты делаешь? – спросила я, потягиваясь.

– Солнце, – едва слышно ответил он. – Светит тебе прямо в глаза.

Повернув немного голову, я зажмурилась от яркого света, льющегося через окно в комнату. Значит, он держал руку над моим лицом, чтобы солнце меня не разбудило? Как мило!

– Ну, раз уж ты проснулась… – добавил он, перекатившись на бок и подложив руку под голову. Его глаза ласкали меня не менее умело, чем ладони, а длинные черные ресницы отбрасывали тени на бронзовую кожу.

– Скажи что-нибудь по-кашмирски, – попросила я. Почему-то мне страшно хотелось услышать родной язык Тахира, как будто это могло сделать нас еще ближе.

И он сказал, только я не поняла ни слова. Кроме того, что это стихи – несколько строк на певучем, местами гортанном наречии.

– Можешь перевести?

– Есть французский вариант, – улыбнулся он. – Слушай:

Любимая нежданно-негаданно пришла – как молния сверкнула, ударила, прожгла. Не умолкают струны, звенящие в крови, – душа заговорилас любимой о любви. У милой сердце – камень, и все-таки оноот слез моих горячихрасплавиться должно!

– Как красиво! Кто это написал?

– Ахмад Махджур.

– Еще хочу! – потребовала я, приблизив свое лицо вплотную к его, так что губы Тахира оказались совсем рядом с моими.

– Жадина! Ну, хорошо…