Закончив, он легонько коснулся губами моего лба, потом носа, потом глаз – сначала правого, потом левого, и нацелился на губы, но я увернулась и спросила:

– И много ты знаешь такого?

– Отец знал множество стихов. Он был школьным учителем и заставлял нас с братьями заучивать целые поэмы наизусть…

Взгляд Тахира внезапно потускнел, словно мыслями он перенесся на годы назад. Но я намеревалась разузнать побольше о человеке, с которым оказалась в одной постели.

– У тебя есть братья? – спросила я. – Расскажи мне!

Тахир посмотрел на меня с сомнением. Мэдди говорила, что для него семья – больная тема, но отступать было поздно. Видимо, он и сам это понял.

– Мы жили в маленькой деревушке, в нескольких километрах от границы, – заговорил Тахир, откинувшись на подушку и глядя в потолок. – Поэтому пакистанские партизаны (правительство Индии предпочитает называть их террористами) захаживали к нам не реже индийских полицейских. Населению приходилось приспосабливаться – то одних кормили, то других. И доставалось всем поровну. Иногда пакистанцы вдруг решали, что кто-то слишком сблизился с полицией, и тогда вырезали всю семью «провинившегося». А порой индийцы узнавали, что какой-то житель приютил у себя раненого из-за границы, и тогда происходило то же самое…

– Неужели полицейские убивали мирных жителей?! – перебила я в ужасе.

– Для многих индийцев слово «пакистанец» является синонимом слова «террорист», а ведь, по сути, это не какая-то отдельная нация… Это примерно то же самое, что Израиль и Палестина, один народ, который разделяют вопрос веры и границы, нарисованные другими государствами. Пакистанцев не спрашивали, выселяя на другую территорию. В конце сороковых, когда это происходило, люди жили в городах и деревнях, имели собственный бизнес или хозяйство. В одночасье по решению правительств они вынуждены были сняться с насиженных мест и отправиться в никуда, прихватив с собой только самое необходимое. Многие потеряли все, а впереди ждала неизвестность. Никто не уточнял, сколько народу умерло за время перехода, сколько погибло позже тех, кто пытался вернуться…

Тахир умолк, но я не решалась его тревожить, надеясь на продолжение рассказа. Через несколько минут он снова заговорил.

– По рождению я, мой отец и братья были мусульманами, но отец никогда не подчеркивал этот факт, и, думаю, ни один из нас, детей, не осознавал в полной мере, что это значит. Мы посещали мечеть, и на этом наше «правоверие» заканчивалось. Однажды в деревню пришла группа людей с «другой стороны». Стояла зима, а с ними были раненные в стычке с пограничниками. Эти люди попросили убежища и были приняты. Не принять означало быть убитым: попробуй-ка противостоять головорезам с автоматами! Так случилось, что обратились они именно к отцу.

Тахир снова замолк, но почти сразу продолжил:

– Снег шел неделю, однако как только он прекратился, пожаловала полиция. Пакистанцы ушли, но нашлись в деревне «добрые» люди, рассказавшие об их длительном постое. Полицейские вывели на улицу всю нашу семью. Я был самым младшим, и отец успел спрятать меня в сундуке – только я бы туда поместился… Они пытались выяснить, куда отправились террористы. Разумеется, ни отец, ни мама, ни тем более мои братья ничего об этом не знали: они лишь давали еду и кров, надеясь, что, уходя, нас оставят в живых. Мой старший брат неожиданно рванулся прочь – испугался того, что может произойти… Кто-то из полицейских воспринял это как угрозу и открыл бепорядочную стрельбу.

Я крепко сжала ладонь Тахира. Не знаю, каково это, когда всю твою семью безжалостно уничтожают только за то, что они не сумели противостоять вооруженным людям и вынужденно помогали им – наверное, такое навсегда впечатывается в мозг, не давая ненависти уснуть ни на минуту, требуя отмщения.

– А потом? – спросила я, так как Тахир, кажется, не собирался продолжать.

– Потом? – Он как будто бы удивился этому слову. Словно «потом» просто не существовало. – Все погибли сразу, только мама умерла в больнице. Ее бы спасли, случись все в городе, но наша деревня находилась далеко от крупных населенных пунктов… А меня обнаружили к вечеру – я так испугался, что не решался выбраться самостоятельно. Поэтому я не видел тел отца, матери и братьев, мне лишь сказали, что их больше нет. Через несколько дней приехал мамин брат. Он жил в Пакистане, в Карачи. Ты будешь смеяться – он служил в полиции!

Желание смеяться было последним, что могло прийти мне в голову в данных обстоятельствах.

– Дяде Абдулле, его жене и детям удалось окружить меня такой любовью, что боль от потери родных постепенно улеглась. Его семья стала моей семьей, однако в моей душе жила жажда мести, готовая прорваться наружу. Если бы в тот момент кто-то дал мне в руки автомат, я бы сам нашел жертву – на моих глазах произошло немало подобных превращений, когда мальчишки, совсем еще дети, уходили в леса с той же жаждой отомстить… Но дядя Абдулла это понимал, поэтому старался держать меня подальше от всего, что могло подогреть мою ненависть. Чтобы дать мне выплеснуть агрессию, копившуюся внутри, он отдал меня в спортивную гимнастику. Таким образом, у меня не оставалось времени на размышления, и я постоянно был занят. Я попал в юношескую сборную, а потом – в олимпийскую сборную Пакистана.

– Ты был членом олимпийской сборной? – поразилась я. – Правда?!

– Зачем мне тебе врать? – пожал плечами Тахир. – Но мне не повезло: во время тренировки я вывихнул плечо и порвал связку, поэтому на Олимпиаду так и не попал. Для меня это стало второй трагедией в жизни, однако дядя Абдулла и тут не подкачал и направил мои стопы в сторону образования. Я поступил в медицинское училище, окончил его, поработал пару лет медбратом, а после поступил в университет.

– А как тебя занесло на Мадагаскар? – задала я вопрос. – Почему ты не остался в Карачи?

– Я никогда не считал Пакистан своей родиной. В Кашмир тоже не хотелось возвращаться: слишком много воспоминаний. Кроме того, я боялся, что возвращение разбудит ненависть и желание мстить, которые так успешно удавалось сдерживать дяде Абдулле. Поэтому я решил, что чем дальше буду от Кашмира, тем лучше. Сначала поехал в Газу, потом – в Ирак. Поработал год в Колумбии, а потом вот приехал сюда. Кстати, именно Иван притащил меня на Мадагаскар!

– Иван?!

– Мы познакомились в Ираке, когда работали в миссии Красного Креста. Потом он