торопились? Вот я и измочился весь, чтобы у собора посидеть да чтобы добрые люди обсушили. Сделай ты мне милость: не уводи ты меня, голубчик ты мой!

Мальчик молчал.

- Уведешь ты меня - реветь буду. Всю дорогу так и буду волком реветь! Пусть всякой знает, сколь ты меня мучаешь и сколь мне с тобой жить тяжело. Прошу я тебя, желанный ты мой. Сечь будут - молить буду. Высекут - слушай: как просил, так и сделаю. Возьми, что желал: возьми твои два двугривенных и ступай куда хотел.

- Так ты их и дал: жила ведь ты!

- Ей-богу, не жила, а слепому без того нельзя, сам суди! Возьми свои и ступай - сказано. Ты уйдешь, а я лягу, где положишь. Где прикажешь, там и лягу и лежать буду кряжем: никто меня на том месте не увидит и не услышит, и звать тебя не стану, и жаловаться не буду. Погуляй вот, погуляй во всю душу: завтра - праздник. Большой у Господа праздник завтра.

Проводник по-прежнему молчал. Круто повертывал он палку на углах улиц и, упирая ее в грудь слепого, сворачивал и направлял его нетвердые, все что-то нащупывающие шаги.

Слепой продолжал:

- Вернешься с праздника, из гулянки какой, слушай - корить не стану.

- Станешь! - вырвался наконец ответ в самом твердом и уверенном тоне.

- Вот ей-богу, не стану. Глаза мои лопни!

- Да ведь лопнули.

- Ну, помни ты, озорник, это слово.

- Как не помнить? Ты сам не дашь забыть - припомнишь.

- Слушай, Гришанушко: коли корить буду, веди в крапиву, веди. Сам пойду.

Проходившая баба могла бы видеть, как после этих слов на лице мальчика взыграла веселая улыбка, но мещанка торопилась в церковь и потому, может быть, ничего не могла заметить.

Мальчику вспомнилось о том обычном приеме его товарищей по ремеслу и занятию - приеме, к какому прибегают они, когда выйдут из терпения от капризов старцев и пожелают им отомстить. Ворчливая старость и без того докучна, а слепая к тому же еще очень зла. А так как слепая старость ходит на худой конец и при большой скудости с одним провожатым, и притом слепые старики любят сбиваться в артели, то и зрячим ребятам хоть и еще накладней терпеть ото всех, то зато и повадней также своей артелью и складчиною выдумывать и платиться всем одним разом.

Давно прилажено так.

Захотят отомстить и наказать полегче - передние ребятки кричат:

- Вода! По реке бресть надо.

Задние этот крик понимают, подхватывают, повторяют на том месте, где никакой реки не протекает, а, напротив, навалились кучи сухого гнилья от покинутого и заброшенного дома. Сам хозяин ушел в солдаты или без вести пропал, разыскивая какой-нибудь город Адест; хозяйка, если не увязалась за ним, ушла в нищенство и там замоталась. Дом рассыпался. По гнилью двора и гуменника выросла крапива, да такая густая, что и не пролезешь. Ранней весной дает она о себе знать сильным запахом, во всякое другое время и чуткий нос слепых того не распознает.

В эту жгучую воду, в крапиву стрекучую и ведут капризных и злых слепцов, по крику ребят, приготовиться идти в брод, чтобы не измочить и последних останков.

Или, наоборот, не пожалеют со зла ребятки и старческого облачения, и стариковских кошелей и подмочат в них и пироги с кашей, и сгибни с аминем - у реки скажут: «Сухо».

Захотят эти поводыри отомстить поехидней и наказать дедов посильней, скажут, идучи полем, что подходят к деревне: запоют старцы жалобные, Божественные песни о том, как Лазарь лежал на земле во гноище, а в раю -на лоне Авраамовом или как Алексей, человек Божий, жил у отца на задворьях. Поют старцы впусте, устанут. Надоедят жалобные надоскучившие песни, захотят спеть веселенькое.

- Можно? - спрашивают.

- Пойте: полем идем. Кругом обложило лесом, а деревень и зги не видать.

Дивятся православные затее слепцов, глядя в окошки, и, конечно, не двигаются за подаянием.

- Знать, старцы пьяны, коли мирские содомские песни поют. А вот Божественного мы послушали бы!

Ничего так не любит деревенский народ, как слушать эти жалобные сказания о людской нужде и благочестивых, Богу угодных подвигах сирых и неимущих. Так они толковы, понятны и образны, что и слова прямо в душу просятся, и напев хватает за сердце. Так (по этой причине) всегда много народа около поющих слепцов, где бы то ни было, на каком бы бойком месте они ни сгрудились! Сквозь толпу умиленных и слушающих не продерешься и не протолкаешься. Любят женщины, любят и дети, кругом обступая и облепляя старцев.

Старец с проводником стоял уже в церкви, у входных дверей в то время, когда проходили мимо задержавшиеся на ледоходе и запоздалые горожане. Соборный голосистый дьякон, стоя в притворе, впереди свечи на высоком подсвечнике, речисто перебирал уже прошение о помиловании от глада, губительства, труса, потопа, огня, меча, нашествия иноплеменных и междусобные брани (охотливо ударяя на это слово для любителей из купечества как на удобное и подходящее для хвастовства зычным голосом).

Еще темно было в церкви, еще подслепые городские нищенки не разглядели из-за тусклого света желтых восковых свеч в приделах и не оттерли непрошеных пришельцев.

Все это случилось потом, когда кончилась всенощная, когда кое-кто из двинувшегося по домам народа успел сунуть в руку слепца копеечки, когда наконец оба, и старик, и мальчик, могли постучаться на краю города в лачужке и попросить ночлега у такого же непокрытого бедняка:

- Не примешь ли нас ночевать?

- Войдите Христа ради.

- Спаси тебя Господи!

III

Добрый человек гостей своих не спрашивал: как зовут и откуда пришли, а накрошил в чашку ржаного хлеба и доверху налил туда молока.

Присадил он их к столу: ешьте с дорожки во славу Божию!

Спрашивать нечего: дело понятное тому, кто вкусил мещанского счастья, кидаясь как угорелый от одной работы к другой, и не удержался ни на какой подходящей. То на пристань бегал суда грузить, то в огородах нанимался копать гряды. Пробовал в своей реке и чужих озерах ловить рыбу, когда она шла в ходовое время. Косой помахивал на чужих лугах;

в ямщиках пожил, а вот теперь незавидная тихая пристань - засел сапоги тачать. Заказал купец в каблуки новые гвозди вбить и заплатки приладить, велел принести после ранних обеден, обещал гривенник дать и винца стаканчик. Надо