молочный поросенок – вечная Мотина забота.

– Никак ослеп, председатель?! – радостно вскинулась Мотя.

– Извини, Матрена, – рассеянно проговорил Трубников, продолжая свой путь.

Мотя устремилась за ним.

– Мальчонка-то ваш как, Иваныч?

– Температурит, – отмахнулся Трубников от докучной бабы.

– Врача хорошего надо! Наш-то Валежин – фасона пуд, а толку грамм!

Но Трубников уже взбежал на крыльцо дома, где живет сельский врач Валежин. Он проходит из сеней в черную горницу, посреди которой стоят два перевязанных ремнями чемодана – большой и маленький, – а также клетчатый саквояж. Со свертком в руке из другой комнаты выходит Валежин, молодой, длинновязый, белокурый парень в свитере и модных брючках, и кричит кому-то незримому:

– Ведьма Иванна!

С печи свешивается голова старухи с темным горбоносым лицом и узким ртом об один зуб.

– Ведьма Иванна, образцовая сестричка так и не открывшейся больницы, молись за отрока Сергия, оставляю тебе лыжный костюм и сподние, шерстяные, почти целые… – Валежин швыряет сверток на лавку и тут замечает Трубникова. – Привет!

– Дезертируешь, Валежин? – бешеным голосом говорит тот.

– Меня гнусно надули. Я согласился работать в больнице, а не в вонючей курной избе… Извини, Ведьма Иванна. Больницы нет и не предвидится.

– Больницу закончат к новому году, слово! Уже все оборудование заказано! Электротерапия у нас будет, Валежин, рентгеновский кабинет, зубодерня!.. – Похоже, что, увлекшись, Трубников забыл о причине своего визита.

– Пока я тут болтаюсь, воздвигнут свинарник на тысячу персон, птицеферма и парфенон для навоза, а где больница?

– Да пойми, Валежин, колхоз не обязан больницы строить, это дело района… Мы добровольно взялись!

– А мне-то что от этого?

– Вон как ты рассуждаешь! А ты сам помог стройке, ты хоть один кирпич уложил, вбил хоть один гвоздь?

– Я не каменщик, не печник, не плотник, не кровельщик, – говорит Валежин. – Я из другого цеха – хирург!

– Паразит ты, а не хирург! – со злобой говорит Трубников. – В Москву потянуло, небось пристроился. Ну и катись колбасой, нам такие не нужны!

Резко повернувшись на каблуках, он выходит из дома, громко стукнув дверью.

– Пришел, увидел, обхамил! – усмехнулся Валежин. – Ну, черт с ним Ведьма Иванна, рванем на посошок!

– Опять, что ль, «спиритус вини»? – ворчит старуха.

– За то, чтоб мне Коньково и во сне не приснилось! – провозглашает Валежин и, чокнув донышком своей стопки по старухиной стопке, духом выпивает спирт. – У, хам!

– Что?

– Хам, говорю, ваш Трубников.

– Ладно тебе. Мальчонка у него приболел, – заметила старуха – Поздний поскребыш… знаешь, как над такими трясутся?

– А чего же он не сказал?

– Видать, не захотел с шалопаем вязаться…

– Ведьма Иванна смотри, наследства лишу, – без улыбки, о чем-то задумавшись, произнес Валежин.

В дом Надежды Петровны с двумя чемоданами и саквояжем вваливается Валежин.

– Почему вы не позвали меня раньше? – говорит он недовольно. – Я опаздываю на поезд.

Хотя Трубников находится тут же, Валежин делает вид, что не замечает его, и обращается только к Надежде Петровне. Он ставит чемодан на пол посреди кухни, сбрасывает куртку и торопливо ополаскивает руки под рукомойником.

– Чистое полотенце! – бросает он. – Что с мальчиком?

– Простыл, поди. – Надежда Петровна подает ему рушник.

– На что жалуется? – резко прервал ее Валежин.

– Горлышко болит… Может, ангина…

– Диагноз мне не нужен! Температура?..

– Тридцать девять и семь…

Валежин проходит в комнату, где лежит маленький больной.

Появляется Алешка Трубников.

– Дядя Егор, за врачом поедем? – громко говорит он.

– Тс ты! – прикрикнул Трубников:

Алешка округлил глаза и на цыпочках вышел. С озабоченным видом вернулся Валежин.

– Боюсь, что это дифтерит, – говорит он. – Срочно нужна сыворотка, но в районе ее нет…

– А в горбольнице? – спросил Трубников.

– Конечно, есть.

Трубников тут же вышел.

Вездеход мчится в мартовскую черноту полей. Алешка давит на сигнал.

Поспешно отваливаются вправо, к обочине, возы с черным, прелым сеном, бестарки с навозом, грузовики. Трубников вцепился рукой в железную скобу…

Валежин достает из чемодана инструменты, белый врачебный халат. Закрывает чемодан и засовывает его вместе с другими своими вещами под лавку. Он явно распрощался с мыслью о скором отъезде.

– Вскипятите воду, – говорит он Надежде Петровне, надевая халат.

Вездеход мчится по улицам города. Подъезжает к старому зданию больницы и останавливается. Трубников быстро подымается по обшарпанным ступенькам, толкает тяжелую дверь.

Кажется, что время остановилось в доме Трубниковых. Надежда Петровна все так же мерно покачивается, сидя на лавке, будто отмеривает секунды своего мучительного ожидания. Но когда из другой комнаты вышел Валежин с тазом в руках, она мигом вскочила с лавки.

– Он больше не задыхается, – успокоительно проговорил Валежин и вдруг в порыве внезапной слабости прислонился к притолоке и закрыл глаза. Валежин быстро овладел собой. – Дайте крепкого чая и… выделите мне отдельную посуду…

По вечереющей размытой дороге мчится вездеход. Его заносит, выбрасывает к обочине, кажется, что он вот-вот опрокинется.

К баранке приникло широкое, бледное лицо Алешки Трубникова. Рядом с ним – старичок профессор Колпинский. Воинственно торчит клинышек бородки из-под бобрового воротника старомодной шубы на лире.

– Молодой человек, – обращается старичок к Алешке, – тише едешь – дальше будешь – правило не для вашего возраста.

– Опрокину, товарищ профессор, сами же заругаете! – огрызнулся Алешка.

– А вы думали, похвалю! И все-таки поднажмите.

Вездеход с воем устремляется вперед, ныряет в глубокую яму, огромная мутная вода ударяет в переднее стекло…

Изба бывшей хозяйки Валежина. С печи доносится легкое похрапывание. Тонко пискнула дверь, зажегся свет, с чемоданом в руках вошел Валежин. Старуха кубарем скатилась с печи.

– Свят, свят, свят! – забормотала крестясь.

– Не пугайтесь, Ведьма Иванна, это я. И пока еще во плоти, – проговорил Валежин. – Пришел помирать, а вас назначаю своей душеприказчицей… не волнуйтесь, наш договор остается в силе: сподники за вами…

Сырое серое утро. Рассвет медленно вползает в окна. Все отчетливее вырисовываются очертания предметов, наполняющих дом Трубникова.

Мы видим Надежду Петровну, окаменевшую в своем горе. Она сидит перед кроваткой сына.

Во дворе, под навесом, Трубников строгает доску, установленную в струге. Он строгает тяжело и неловко, сжимая рубанок своей единственной рукой. Капли пота, будто слезы, стекают по его притемнившемуся лицу…

С ночного дежурства в обычном драном, засаленном полушубке, треухе и толсто подшитых валенках, с берданкой за плечом бредет Семен. Подходит к плетню вокруг Егорова двора, с мрачным сочувствием глядит на трудную, неловкую работу брата.

– Подсобить? – проговорил с натугой.

Егор поднял голову и глазами показал: не надо, должен сам… Что-то былое, неискалеченное жизнью на краткий миг проскользнуло между двумя близкими по крови людьми. Семен понимающе качнул головой и медленно пошел прочь.

В избе, в той же позе, не в силах двинуть ни рукой, ни