соберем народ в колхоз – не верили… Ты, Полина, про сказки плетешь, а давно ли тебе сказкой казалось, чтобы твой разлюбезный супруг Василий на колхозный кошт вернулся? Вот он, сидит на бревнах, новые штаны протирает. Вспомните-ка лучше, что тут весной было, а потом оглянитесь!

– Верно, бабы! – крикнула скотница Прасковья. – Зачем зря говорить!

– А чего раньше строить будут? – спросил кто-то.

– Колхозный двор, инвентарный сарай, конюшню, птичник, мастерскую. Неделимый фонд – первая наша забота. И приступим мы к этому строительству, товарищи мастера, буквально завтра!

Слышится взволнованный шум.

Трубников находит глазами Надежду Петровну и Борьку и неприметно подмаргивает им: мол, разговор-таки состоялся.

Они отвечают ему понимающей улыбкой.

– Егор Иваныч, а что со стендом делать? – спрашивает кто-то.

– Как – что? Пусть стоит как свидетельство нашей славы.

– Неудобно! Ну-ка чужой кто увидит?

– Так снимем…

– Может, подчистить резинкой, ножичком соскоблить? – покраснев, предложил Павел Маркушев.

– Добро! Вот ты этим и займись. Семена Трубникова привлеки, он днем свободный, – спокойно и благожелательно советует Трубников.

…Большая, жилистая крестьянская рука, сложенная в кулак, медленно разжимается: на ладони зерна ржи. Игнат Захарыч на крыльце новой конторы показывает эти зерна Трубникову. Тут же находится и Василий Коршиков, и кузнец Ширяев, и несколько молодых колхозников.

За их фигурами – раскаленная зноем деревенская улица: бредет изнемогающий от зноя пес с высунутым потным языком, поникли пыльные ветви деревьев, стоят смуглые, сухие травы.

– Еще несколько дней, – говорит Игнат Захарыч, – и зерно начнет гореть.

– Точно! – подтвердил Ширяев. – Надо убирать.

– Я звонил в район, – зло бросает Трубников, – говорят, нет указаний сверху.

– Еще чего! – хмурится Игнат Захарыч. – Зерно само указывает. Заволыним с уборкой – пропадет урожай.

– А нешто наверху не знают? – невесело усмехнулся Коршиков.

– Бюрократизм! – резко говорит молчаливый кузнец Ширяев. – Он для земли страшнее засухи…

– Поеду в МТС, – решительно говорит Трубников. – Или они начнут уборку, или расторгну договор к свиньям собачьим!

– Верно, – говорит Ширяев. – Уберем вручную. Народу у нас много, справимся.

– А по такому хлебу вручную даже лучше, – добавил Игнат Захарыч, – меньше потерь будет.

Кабинет директора МТС.

– Брось, Егор Иванович, – говорит директор, вытирая платком потный лоб. – Небось не маленький, сам знаешь: раз нет команды – сиди и не рыпайся.

– А урожай пусть гибнет?.. Короче, если ты завтра же не начнешь уборку, мы обойдемся без вас.

– Не пугай, мы уже пуганые, – усмехнулся директор МТС.

Трубников поглядел на него, резко снял трубку телефона.

– Колхоз «Труд» попрошу… Да-a!.. Игнат Захарыч, ты? Объяви людям: завтра начнем уборку… Что-о?!

Трубников отстранился от трубки, провел рукой по сухим, растрескавшимся губам, повернулся к директору МТС.

Тот, поняв, что уборку уже начали, ошалело глядит на Трубникова.

Ржаное поле, залитое жгучим солнцем. Недвижимы плотные ряды колосьев. И, надвигаясь на них, широким фронтом идут косцы.

Мелькают знакомые нам лица: Василий Коршиков, кузнец Ширяев, разящие колосья, как вражескую рать.

Павел Маркушев.

Колька-замочник.

Алешка Трубников.

Другое поле. Здесь женщины серпами жнут рожь.

Заводилой в том трудовом согласье – Прасковья, у которой серп забирает колосья, что добрая коса. Руки, трудовые женские руки… Молодые и старые, тонкие, покрытые первой загрубелостью, и темные, будто из ремней плетенные, повитые толстыми жилами, и все равно прекрасные человеческие руки, творцы всего доброго, что есть на земле!

А вот чьи-то сильные, загорелые руки вдруг выпустили крепко схваченные в горсть колосья. Уронили на землю синеватый серп.

Надежда Петровна стоит, прикрыв глаза, на лице ее странное выражение счастья и боли. Руку она положила под сердце.

Прасковья заметила неладное. Она подошла к Надежде Петровне и, обняв за плечи, повела ее прочь с полосы.

– Ступай, слышь, домой! Нашла чего – на жнитве ломаться…

На другом конце поля, где, удаляясь к горизонту, размахивают косами мужики, слышен треск мотоцикла.

Примчавшийся из райцентра Раменков взывает через кювет к Трубникову:

– Да вы понимаете, что теперь будет?! Кто дал указание начинать уборку?! – кричит он, краснея мальчишеским лицом.

– Зерно! – отвечает Трубников. – Самое высшее начальство!

– А где же техника? – кричит Раменков. – Где машины?

– Вы недооцениваете поэзию ручного труда! – с усмешкой отзывается Трубников и идет прочь.

– Вам это так не пройдет! – кричит Раменков и остервенело жмет на педаль. – Анархия! Вы ответите за это партийным билетом!..

Мотор, чихнув, тут же замолкает, Раменков жмет еще, еще и еще, но мотоцикл не заводится. Раменков с мученическим видом слезает с седла и толкает мотоцикл вперед.

Райком партии. По лестнице подымается человек, показывает партбилет вахтеру и проходит в коридор, где на деревянном диване покуривают двое: председатели колхозов «Луч» и «Звезда».

– Сергей Сергеич, привет! – окликают они вошедшего. – Как жизнь молодая?

– Живем не тужим, ожидаем хуже… – с невеселой усмешкой отвечает Сергей Сергеич.

– А что, и тебя тоже?

– Ободрали как липку! – доканчивает председатель «Красного пути». – Все до зернышка сдал, на трудодни ноль целых хрен десятых, людям в глаза стыдно смотреть!

– А мне скоро и стыдиться будет некого, – замечает председатель «Луча», – страсть как бежит народ.

– План-то хоть выполнил?

– Куда там! Погорело зерно…

– Молодец Трубников! – с восторгом и завистью говорит председатель «Звезды». – Так видать, и надо!

– А что он? – спрашивает Сергей Сергеич.

– Да, понимаешь, намочил носовой платок в спирте, рот обмазал, за голенище нож сунул – и к директору МТС. Глаза красные, сивухой дышит, я, говорит, контуженный и за себя не отвечаю: или начинай уборку, или расторгай договор!

– Да брехня все это, легенда!

– Ничего не брехня, – обиделся председатель «Луча», – люди видели.

– Да ладно вам спорить! Дальше что?

– А дальше – убрали они хлеб вручную. Решили, сколько сверх плана сдать. Засыпали семенной фонд, а остальное – на трудодни. Натуроплаты МТС им не платит – дай бог сколько вышло! А когда тут хватились, – председатель кивает на дверь, ведущую в секретарский кабинет, и понижает голос, – он уже чистенький!

– Главное, что обидно? Он насамовольничал – и ему почет, а мы по указке действовали – и с нас же стружку снимать будут!

Из кабинета высунулся Раменков.

– Товарищи, прошу, начинаем!

Председатели поспешно гасят папиросы и проходят в кабинет.

У подъезда райкома остановился тарантас Трубникова. Это все тот же драндулет, но отлакированный до блеска, и сбруя и дуга на Копчике новые. Трубников выпрыгивает их тарантаса и быстро проходит в райком.

Трубников входит в кабинет, где уже началось совещание, и слышит:

– Наша страна испытывает могучий рост производительных сил и невиданный подъем в сельском хозяйстве. Мы стоим на пороге изобилия, товарищи. В этих условиях мы должны бороться за каждый колос, каждое зерно, чтобы еще умножить богатство и мощь нашей великой Родины. И мы не можем