будет дрянного, нелепого, мешающего, если не быть хоть раз по-настоящему добрым!

Он выходит на крыльцо, Надежда Петровна следует за ним.

– Егор Иваныч, мы за вами! – В голосе Павла смущение, неуверенность и радость.

Трубников молчит.

– Такая незадача! – Павел делает грустное лицо, но против воли глаза его ликуют. – Прямо несчастный случай, да мы завтра наверстаем!

Умоляюще и нежно смотрит на Трубникова невеста, с веселой надеждой – брат-сталевар.

– Мразь! – громко говорит Трубников Павлу Маркушеву. – Раз ты коллектив обманул, нет тебе ни в чем веры. Я бы подумал на твоем месте, – он глядит в помертвелое лицо молодой, – стоит ли с таким судьбу вязать. – И, повернувшись, возвращается в дом.

Он входит в дом и садится возле кухонного окошка, глядящего на огороды: верно, нелегко и непросто далась ему эта беспощадная доброта. Мягко ступая, к нему подходит Надежда Петровна.

– Ох и одиноко тебе будет, Егор, – говорит она печально.

Трубников молчит.

– Может, это и сила в тебе, что ты так можешь… Только надо ли? Надо ли так с людьми? Ведь нонешний день им на всю жизнь запомнится.

– Я и хочу, чтобы им он запомнился на всю жизнь, – тихо отвечает Трубников. – Ну, мать, раз нам свадебных пирогов не есть, собери-ка поужинать!

В доме Маркушева негромко и невесело под «Милку дорогую» справляют свадьбу. Захмелевший Павел сидит за столом в палисаднике. К нему склонился Семен Трубников.

– Осрамили тебя на весь свет, – говорит он Павлу. – Разве это дозволено?

– И за что? – с хмельной обидой бормочет Павел. – Ну, ошиблись, поправимся…

– А ему люди – тьфу, лишь бы себя выставить!

– Ладно брехать-то! – вмешивается скотница Прасковья. – Он обо всех нас думает.

– Молчала бы, верная Личарда! Вот попомните, ему за ваш труд и пот новые награды выйдут, а вам – сказки о светлом будущем.

– Мы так несогласные… – крутит головой Павел. – Я уйду… И Лизаху заберу… А коли она не того… я один…

– Ладно чепуху молоть! – обрывает его старший брат.

– Я серьезно… Он, гад, мне в душу наплевал!

– Наш взводный тоже гад хороший был, – говорит сталевар. – А ведь мы не дезертировали и в атаку шли за этим взводным.

– Молчи, блокнот-агитатор!

Появляются захмелевшие бабы, волоча за собой Лизу.

– Горько! – орут гости. – Горько-о!

«Так будет» – эта крупная надпись венчает Борькин рисунок, набитый на доски и установленный против строящегося здания конторы.

У стенда остановились две молоденькие колхозницы. Они рассматривают рисунок, переглядываются и прыскают. К стенду приближаются Трубников с Игнатом Захарычем.

– Видал, заинтересовались! – удовлетворенно говорит Трубников.

Но тут и девушки заметили председателя. Смущенно, испуганно охнув, они пустились наутек.

– Чего это они? – удивился Трубников.

Но, подойдя к стенду, он краснеет от гнева.

Через весь рисунок, который он частично загораживает своей фигурой, тянется другая надпись: «Когда рак свистнет… твою мать».

– А каждую стеночку еще в особь изукрасили, похлеще иного забора, – сокрушенно говорит Игнат Захарыч.

– Да, выражено недвусмысленно…

Трубников приходит домой, где застает Надежду Петровну.

– Знаешь, как стенд испохабили?.. – начинает он.

Надежда Петровна прикладывает палец к губам и кивает на закуток.

– Плачет? – шепотом спрашивает Трубников.

– Не знаю…

Трубников проходит в закуток. Мальчик лежит плашмя на койке.

– Ну, Борис, это не по-солдатски…

Борька поднял измятое подушкой сухое, бледное лицо.

– Чего вам, дядя Егор?

– Прости, мне показалось, что ты того…

– Нет… Я просто думаю.

– О чем?

– Почему люди такие злые? Ведь это же хорошо, что мы с вами придумали? И нарисовано хорошо, правда?

– Хорошо, да только не ко времени. Поторопились мы…

– Почему?

– Дай голодному вместо хлеба букет цветов, он, пожалуй, тебя этим букетом по роже смажет… Еще дыры не залатаны, раны не залечены, а мы уже вон куда махнули. И у людей недоверие, злость – может, мы просто брехуны, обманщики… А люди не злые, не надо о них так думать.

Входит Надежда Петровна, ставит на столик крынку с молоком.

– Попей холодненького, – говорит она сыну, затем Трубникову: – Ты хоть сыми завтра эту срамотищу.

– Что? Да ни в жизнь! Если на такие плевки утираться, вся дисциплина к черту пойдет.

– И кто же это сработал? – вздохнула Надежда Петровна.

– Разве важно кто? Важно, что все это молча одобрили…

Возле конторы собрались колхозники. Теперь видно, как за минувшие месяцы вырос людской состав колхоза. На бревнах и просто на земле удобно расположилось несколько десятков мужиков, баб, парней и девушек. Отдельной группой держатся старики: Игнат Захарыч с женой, Самохины, скотница Прасковья. Кучно разместились недавно вернувшиеся в колхоз плотники. Их сразу заметно по городской одежде, легкой отчужденности и по любовно-преданным взглядам, какие бросают на них жены.

Трубников стоит перед собравшимися, за его спиной картина светлого коньковского будущего со всеми комментариями.

– …Не за свое дело взялись, братцы, – говорит Трубников. – Вы что, думали меня удивить? Меня, который обкладывал целые батальоны? Я матом вышибал из людей страх и гнал под кинжальный огонь на гибель и победу! А ну, бабы, закрой слух! – гаркнул он.

И женщины поспешно кто чем – ладонями, воротниками жакетов, платками – прикрыли уши и словно обеззвучили мир. Мы видим лишь, как открывается и закрывается рот Трубникова. Но вот он замолчал, и мир снова стал слышим.

– Ну, хватит, – сказал Трубников.

Утирая слезу, бывший слепец Игнат Захарыч проговорил умиленным голосом;

– Утешил, Егор Иваныч, почитай, полвека такой музыки не слыхивал!

– Задушевная речь, – подтвердил Ширяев.

– Ладно, товарищи, шутки в сторону! – продолжает Трубников. – Все, что нарисовано здесь, не блажь, а наш с вами завтрашний день, и вы его загадили, осрамили, опохабили. Это, коли проще говорить, наш строительный план. То, что вы, товарищи вновь прибывшие… – он повернулся в сторону артельщиков, – должны будете строить…

– К вам вопрос, товарищ председатель! – крикнула старуха Самохина. – Когда, к примеру, все эти чудеса на постном масле ожидаются?

– Эго от нас самих зависит. Ну, скажем, лет через десять.

– Вона! Да мне за седьмой десяток перевалит!

– А Кланя, твоя внучка, если ее сопли не задушат, только в возраст войдет, как раз десятилетку кончит нашу, коньковскую.

– Скажите, Егор Иваныч! – крикнула молодая колхозница Нина Васюкова. – Мы правильно поняли, что с колоннами – этот клуб?

– Правильно. Будущей весной заложим.

– А напротив чего?

– Общественная столовая. Не через год, не через два, а войдем в силу – построим!

– До чего у нас народ доверчивый! – раздался звонкий, насмешливый голос Полины Коршиковой. – Им сказки рассказывают, а они губы распустили!

– Правда, что-то не верится! – поддержал кто-то.

– А когда вам верилось? – говорит Трубников, и непонятно, горечь или насмешка в его тоне. – Говорил; подымем коров – не верили. Говорил; дадим аванс – не верили. Говорил: