позвоните в звонок», – просит Реджи Сингх. Пожилой слуга приносит чай и печенье, кланяется, расставляет фарфоровые чашки. Дедушка Реджи, раджа Шаранжит Сингх, купил этот дом много десятилетий назад. В оранжерее висит картина, на которой запечатлена обстановка дома времен Массона. Здесь 1 октября 1838 года после великолепного завтрака было принято одно из самых катастрофических решений XIX века. «Именно здесь все началось», – тихо говорит Реджи.

* * *

Осенью 1838 года Шимлу каждое утро окутывали густые туманы. Горы густо зеленели, воздух был холодным до хруста. В каминах трещали дрова, за столом пили чай. Эмили Иден обещала написать для Ранджита Сингха портрет только что коронованной Виктории. На беду, она понятия не имела, как выглядит королева. «Мне придется потрудиться, – писала она, – чтобы изобрести целую королеву вместе с нарядом»[776]. На одной из последних летних ярмарок Макнахтен устроил полный беспорядок[777]. Теперь он зарился на Афганистан.

1 октября Ост-Индская компания объявила афганскую войну. «Генерал-губернатор, – гласила декларация Макнахтена, сочиненная в Секретарском коттедже, – с удовлетворением заявляет, что текущая необходимость и все соображения политики и справедливости побуждают нас принять сторону Шах-Шуджа-аль-Мулька, чья популярность во всем Афганистане доказана Его Светлости единодушными и уверенными свидетельствами лучших авторитетов… Генерал-губернатор рад, что сможет во исполнение своего долга помочь восстановлению единства и процветания афганского народа»[778].

В III веке до нашей эры, через 70 лет после смерти Александра Македонского в Вавилоне, над большей частью Индии властвовал император Ашока. Под конец своего правления он выпустил обращение к подданным, в корне отличавшееся от декларации Ост-Индской компании 1838 года:

В свое длившееся восемь лет правление возлюбленный Богом царь завоевал земли Калинги. Сто пятьдесят тысяч человек бежали, сто тысяч были убиты, во много раз больше людей умерло.

Но потом, захватив земли Калинги, возлюбленный Богом царь посвятил себя изучению добра и зла и обучению людей морали. Ибо царь, возлюбленный Богом, раскаялся в захвате земель Калинги и посчитал его гнусностью…

Мои сыновья и мои правнуки должны помнить: больше никогда не нападайте на другие страны… Они должны помнить, что единственное истинное завоевание происходит в душе и в сердце: это победа добра над злом[779].

Ашока отвернулся от прежней своей жизни: отозвал назад армии, раздал большую часть своих богатств и повелел начертать по всему своему царству огромные надписи, провозглашавшие терпимость и уважение всех ко всем. Каждая надпись была выполнена на местном языке: брахми и кхароштхи, арамейском и греческом. Одна из наиболее хорошо сохранившихся надписей Ашоки находится в 96 километрах от Пешавара, в кишлаке Шахбазгархи. Пока Ост-Индская компания готовилась воевать, Массон осторожно соскабливал с нее многовековые наслоения мха.

До него доходили слухи об этой надписи, и он, отправив свое прошение об отставке, поехал в Шахбазгархи, чтобы увидеть ее собственными глазами. Ему опять пригодились недавние привычки путешественника: по пути он переночевал в деревенской мечети, спрятавшейся в тени тополей. Дорога из Пешавара была опасной: «Наши деревенские друзья всячески отговаривали нас от поездки через равнину таким маленьким отрядом и пугали уготованной нам незавидной участью»[780]. Массон ехал в густой траве «высотой 6–7 футов» в направлении «гряды низких холмов, где найдена скала с надписью»[781].

До Шахбазгархи Массон добрался полным надежд и ликующим, чего с ним не бывало уже много лет. «Одного взгляда на поверхность скалы хватило, чтобы понять, что мое путешествие не напрасно»[782]. Она была густо покрыта буквами. Приглядевшись, Массон убедился, что это тот же самый язык кхароштхи, монеты с которым он находил в Баграме. В течение нескольких дней он копировал надпись на многих ярдах тонкого ситца. Редкая «пушечная и ружейная пальба в отдалении» заставляла его торопиться[783].

Массон не знал, что надпись в Шахбазгархи окажется последней деталью головоломки, которую он начал собирать несколько лет назад в Кабуле, когда расшифровывал неведомый шрифт на монетах. Поскольку эдикты Ашоки дублировались сразу на нескольких языках, каждую строку надписи на кхароштхи можно было сравнить с аналогичной строкой того же самого эдикта на древнегреческом. Утраченная письменность становилась открытой книгой.

Когда радостный Массон вернулся в Пешавар, известие о войне, объявленной Ост-Индской компанией, только-только достигло города. С замирающим сердцем читая новости, Массон понимал, что почти за каждой строкой стоит «авторитет мистера Массона» и «донесения мистера Массона». Все хорошее, что он писал когда-либо о Шуджа-Шахе, и все дурное, написанное им когда-либо о Дост-Мохаммеде, выдернули из его писем и превратили в основание для войны[784]. Именно он, больше, чем кто-либо еще, сформировал представление властей об Афганистане. Его рекомендации высоко ценились. Теперь же его слова оказались вывернуты так, писал в отчаянии Массон, как ему «и не снилось»[785].

Несколько лет назад в одном из своих первых донесений Уэйду Массон убеждал Ост-Индскую компанию принять предложение Дост-Мохаммеда о дружбе. «Разочарование в британском посредничестве, – предрекал Массон, – может вызвать у него желание заключить союз с ненавистной Персией и даже с Россией». Дост-Мохаммед, указывал Массон, «предлагал британским властям полное главенство в стране к западу от них, причем не ценой завоевания и смертоубийства, а вследствие приглашения от самих властителей… Так, дешево, без потерь живой силы и средств, простым росчерком пера, можно было бы достигнуть важной цели – роста британского влияния в Средней Азии способом, достойным английского характера и приемлемым для всех сторон… Почти не приходится сомневаться, что это даст британскому правительству все основания для гордости»[786].

Уэйд, отвергавший любую стратегию, не опиравшуюся на силу и устрашение, пренебрежительно чиркал на донесениях Массона: «Не могу разделить его мнение, что несбывшаяся надежда на британское посредничество побудит Дост-Мохаммед-Хана… броситься в объятия Персии или России. Вожди семьи Баракзаи [семьи Дост-Мохаммеда] слишком хорошо осведомлены о средствах, которыми мы располагаем как для поощрения, так и для кары, чтобы изменить их нынешнее отношение к нам и искать союза с державой-соперницей. Ни персы, ни русские не обладают такими возможностями, чтобы сокрушить их или укрепить их правление, какие есть у британского правительства»[787]. Советы Массона проигнорировали и вскоре забыли.

Массон понял, наконец, свое место в истории. Он знал, что после вступления британской армии в Афганистан отношения между этой страной и Британией никогда не будут прежними. Эта дверь закрывалась навсегда[788].

Доктор Персиваль Лорд – хлопотливый, плохо информированный и взбудораженный предстоящей войной – прибыл в Пешавар, чтобы сменить Массона. «Никогда не сталкивался с чувством, – писал Лорд, – которое было бы правильнее назвать общенациональным, чем желание афганцев вернуть Шуджа-Шаха. В беседе с англичанами они редко выдерживают пять минут, чтобы не заговорить об этом»[789]. У Лорда был длинный список людей,