То, что сказал Расти про мою семью, резануло по сердцу словно ножом. Одно дело избегать звонков и даже не думать о том, чтобы съездить домой, но отказаться от предложения Расти – совсем новый уровень.

Моим родителям уже за семьдесят, племянники быстро растут, и я знаю, что всю жизнь прятаться от праздничных семейных сборищ у меня не выйдет. Если бы я жила в другой стране, было бы хорошее оправдание, но у меня его нет. И вот она я, так близко впервые после гибели Майкла и всей той боли, что обрушилась на меня потом.

Я достаю телефон, проверяю сообщения, а потом тут же убираю на случай, если вдруг меня потянет перечитать семейные переписки. Чем больше проходило времени, тем меньше они наседали, и за это я им благодарна, сейчас они наверняка задаются вопросом, куда это я сбежала от Рождества.

Сара поставит на какое-нибудь теплое место, может, Канарские острова, но только потому, что сама обожает солнце и именно такой отпуск бы и выбрала.

Мама будет ломать голову не только над тем, где я, но и с кем я. Она вспомнит моих старых школьных друзей или, может, Патрицию, с которой я познакомилась в университете. Та переехала в Лондон, и с тех пор я о ней не слышала. Или мама будет надеяться, что я наконец упокоила призрак Майкла и познакомилась с хорошим мужчиной, который увез меня в Париж или Рим, чтобы окунуться в сказку.

Папа же будет пресекать эти разговоры словами: «Это дело Роуз, куда и с кем она поехала», а потом начнется спор о том, как именно такое отношение к моим делам испортило всё два года назад. А папа скажет, что не надо было мне пить перед тем, как выезжать, хоть за рулем сидел абсолютно трезвый Майкл. Мама скажет, что мы собирались в праздничное путешествие, и именно Майкл предложил мне выпить. И разве не все выпили за нас, затаив перед поездкой дыхание? И что это был несчастный случай. Да, это был несчастный случай.

Я оставляю Чарли записку на доске в кухне.

Я выгуляла Джорджа и Макса. Хорошего вечера.

А потом надеваю длинное струящееся платье, золотые ботинки на плоской подошве и, проведя по губам помадой, борюсь с желанием принарядиться еще немного. Убедившись, что собаки довольны и заперты в доме, я отправляюсь в паб, где меня ждет бокал красного и вкусный ужин.

Несмотря на то что на душе неизменно скребут кошки, свобода и темп жизни в Донеголе начинает проникать под кожу.

И когда я позволяю ему там обосноваться, становится очень, очень хорошо.

* * *

Заказать ли снова чаудер с морепродуктами или попробовать фиш-эн-чипс? Или пасту с сыром?

Осознав, что я проведу здесь Рождество, я думаю только о прекрасном праздничном ужине, хоть мне и не с кем будет его разделить.

– Я снова буду чаудер, – говорю я той же официантке, которая обслуживала меня прошлым вечером.

– Это очень популярное блюдо, так что не удивлена, – говорит она, записывая мой заказ в блокнот. Он очень простенький, не сравнить с дорогими электронными планшетами, которые в ходу в Дублине, и отчего-то мне это очень нравится. – Потрясающее платье. Красный явно ваш цвет.

– Спасибо, – улыбаюсь я. – Очень мило с вашей стороны.

Чем больше дней проходит, тем больше я расслабляюсь. Я очень рада, что не стала ждать конца поездки и сходила тогда на маяк, выпустила эмоции. Мне стало гораздо легче.

И теперь, уже зная, что задержусь здесь, я решила во что бы то ни стало начать нормально есть. Так что, когда приносят чаудер, я наслаждаюсь каждой ложечкой.

Он красивого золотого цвета, с кусочками лосося, креветками, мидиями и треской. Домашний пшеничный хлеб впитывает в себя сливочное ароматное масло, и, как и вчера, я радуюсь кусочкам вареной картошки в тарелке. Я в гастрономическом раю. Теплый, восхитительный чесночный вкус течет по пищеводу прямо в желудок. Я закрываю глаза, чтобы насладиться каждым вкусом по отдельности. В такой близости к океану нет ничего лучше морепродуктов и рыбы.

– Все хорошо? – спрашивает милая юная официантка. – Принести вам еще хлеба?

– Да, пожалуйста, – отвечаю я, едва не исходя слюной от одной мысли, и на мгновение я чувствую себя совершенно счастливой от того, что могу предаться таким простым радостям.

Может, разделить мне их не с кем, рядом нет семьи, с которой можно смеяться, по-доброму переругиваться или разломить рождественскую хлопушку[8]. Но я все еще могу рассчитывать на то, что еда составит мне отличную компанию.

Эту мысль оказывается не так просто отпустить.

– Мне даже не с кем разломить рождественскую хлопушку, – шепчу я вслух. И легкое настроение вдруг улетучивается.

Я кладу на стол вилку, позволяя мысли укрепиться.

Мне даже не с кем разломить идиотскую рождественскую хлопушку. Вдруг перед глазами появляется картинка: я, пожилая, сижу за праздничным столом, все вокруг украшено, в руке я держу красивую хлопушку, и, кроме меня, в комнате никого. Сколько еще раз я буду встречать Рождество одна? И сколько людей во всем мире оказались в такой же ситуации, но не добровольно, а в силу обстоятельств?

Я молода, я знаю, но вместе с Майклом умерли и мои планы на будущее, так что строить новые я буду еще долго.

Мы мечтали исследовать мир в каждое время года. Провести Рождество на Бали, лето в Мексике, а на выходные летать в Париж, Лондон, Рим. Мы так стремились жить эту жизнь. Мы собирались заполнить альбомы фотографиями, создать воспоминания, а наши паспорта с кучей штампов превратились бы в музейные экспонаты, которые мы бы разглядывали в будущем.

Для разного время года мы создавали разные традиции. На дни рождения мы делали друг другу открытки, вместо ненужных дорогих подарков писали стихи и всегда, всегда желали друг другу «доброго утра» и «спокойной ночи» вне зависимости от настроения.

У нас было столько планов, но они так и остались мечтами. Им уже не суждено сбыться.

– Роуз! Я надеялась тебя тут встретить. Не против, если мы к тебе присоединимся?

Это Стейси и Крис, дружелюбная пара англичан, с которыми мы познакомились вчера.

– Конечно, присаживайтесь, – говорю я Стейси, которой не нужно повторять дважды. – Как здорово вас снова увидеть.

Я отставляю остатки чаудера в сторону: аппетит пропал, когда мечтательная пелена развеялась и я снова узрела правду. Но теперь у меня компания, так что нужно быстро выходить из подавленного состояния.

– Ох, прости, ты еще