— Остынь, Павел Петрович! — чуть слышно из-за двери донесся басовитый голос митрополита Московского Платона. — Не признаю отмененными клятвы отступников, не бывать этому.

— Ты ей потакал во всем, меня за человека не считал. Как тобой крутила моя мать? Ты ей опорой был в том, что сидит без прав на то на русском престоле. И мне остыть? Как смеешь ты приходить ко мне и требовать? — император негодовал.

Сидящие у его кабинета люди не шевелись, а подошедший к двери обер-гофмаршал Вильегородский быстро, но стараясь сделать это бесшумно, как будто государь может услышать, развернулся и спешно пошел подальше.

Федор Васильевич Ростопчин переглянулся с Алексеем Андреевичем Аракчеевым и чуть слышно шепотом спросил:

— Сперанский уже сегодня будет знать, что вы и я были на аудиенции. Не считаете ли, что это неправильным?

И все же Председатель Государственного Совета решил еще раз попробовать сблизиться с Аракчеевым. Ростопчин считал, что такой пес, умеющий кусаться, ему нужен.

— Я раз в неделю докладываю государю о ходе расследования. Господин канцлер об этом прекрасно знает. Копия доклада ложится ему на стол, — безэмоционально сказал Аракчеев.

— Даже так? — усмехнулся Ростопчин.

Он хотел еще что-то сказать, но дверь в кабинет государя резко распахнулась, чуть не срываясь с петель, а следом не вышел, а выбежал, красный, как свекла, митрополит Платон.

— Прознаешь ты, государь, свою неправоту, да поздно будет. Мало тебя Господь наказывает? — отойдя на некоторое расстояние, прокричал митрополит.

— Уходи, Платошка, и больше не приезжай на Святейший Синод, без тебя, дурака, разберемся! — выкрикнул вслед император.

Ростопчин и Аракчеев резко встали и приняли стойку «смирно».

— Я могу вас пропустить, любезный Алексей Андреевич, — не поворачивая головы достаточно громко, чтобы быть услышанным, прошептал Ростопчин.

— Нет, Федор Васильевич. Вы пришли раньше, у вас и аудиенция на более раннее время. Будьте любезны проследовать, государь не любит ждать, — ответил в той же манере Аракчеев.

Ростопчин понял, что дальше пикироваться с Аракчеевым нет смысла и, мысленно перекрестясь, вошел в распахнутые двери. Император стоял у окна, по своему обыкновению в период крайней раздраженности. Вид государя, на удивление, не был, как у подавленного человека. Прямая спина, чуть задранный курносый нос. Пусть государь и раздражен, но он выглядел словно победитель. И даже, казалось может быть и веселым.

— Федор Васильевич, что за спешка? — разворачиваясь к Ростопчину, стоявшему в поклоне, спрашивал Павел Петрович. — Мы с вами готовили на той неделе. Что по вашей службе не понятно?

— Государь, мое прошение аудиенции касательно вас, — решительным голосом сказал Федор Васильевич Ростопчин.

— Забавно… Меня нынче все хотят спасать. Вот только той ночью было не так много людей высшего света, кто откликнулся, — император грозно посмотрел на вошедшего. — А народ пришел и гимн пел на Дворцовой площади.

— Враги повержены, государь, явные враги. Но так устроена жизнь, селяви, что тайных недоброжелателей больше, — закинул удочку Ростопчин, будучи почти уверенным, что рыба клюнет.

Раньше всегда клевала.

Император улыбнулся, подошел к столу и взял один лист бумаги, начал читать. Молчаливая пауза продолжилась и когда вторая бумага оказалась у государя и он, театрально хмуря брови, делал вид, что увлеченно изучает написанное.

— Ну же, ваше время идет, — вдруг прервал молчание император, небрежно бросая бумаги на стол, что было не совсем в порядке вещей у педанта Павла Петровича.

Ростопчин вздрогнул от неожиданности. Минуты три была тишина и, вдруг, требование императора продолжать разговор.

— Я не посмел бы вас прерывать, — быстро собравшись с мыслями сказал Ростопчин.

— А я знаю, чего вы ждали. Намекнули про тайных врагов, а я должен был всполошиться и расспрашивать вас о них, — Павел подошел почти в плотную к Федору Васильевичу и, дыша ему в подбородок, спросил. — Так ли это?

— Не совсем, Ваше Императорское Величество. Я лишь хотел поделиться с вами наблюдениями, разительными изменениями, что произошли за время моего отсутствия, — сказал Ростопчин, чуть отвернув голову, чтобы не говорить в императорский курносый нос, столь близко находящийся ото рта новоиспеченного Председателя Государственного Совета.

— За время отсутствия? Правильнее было бы сказать «за время опалы», — государь отошел от Федора Васильевича и присел в кресло за столом. — Ну же! У вас аудиенция, из чего следует, что я готов выслушать. Приму ли ваши просьбы, это вторично. Слушаю вас.

— Самодержавие российское под ударом, государь! — с театральным надрывом в голосе, воскликнул Ростопчин.

— Федор Васильевич, ну, будет… Я же знаю вас с детства. Нынче переигрываете, — император усмехнулся. — Между тем, признаюсь, вы заинтриговали меня, пусть ваши слова и можно расценить по-разному. Пришли просить за венценосную семью? В этом, по-вашему, удар по монархии? Или в чем же? В создании Государственного Совета при мне? Так только благодаря этому, вы вернулись с опалы. Этому и потому, что один из немногих, кто запятнал себя заговором и кто имел большой опыт работы.

Ростопчин устал уже удивляться. Нет, не такого Павла Петровича он оставлял, когда удалялся в опалу. Тогда император был столь внушаем, настолько подвержен влиянию, что изменник Пален всего лишь нашел слова для императора, и Ростопчина списали, как ненужную вещь. Теперь же непонятно, как себя вести. Старые уловки не срабатывали, а быстро найти новые методы внушения государю у Федора Васильевича не выходило. И тогда он решил идти, что называется, ва-банк, и сказать то, что без притворства считал злом.

— Государь, Россию ведут к Конституции. К той, мужицкой, коя и в просвещенной Франции приводила к рекам крови. Насколько же она будет тогда пагубной для России, для вас, Ваше Императорское Величество, — Ростопчин сделал паузу, предполагая, что сейчас император его перебьет по своему обыкновению, начнет кричать или даже топать ногами.

Но, государь молчал, лишь деланно морщил лицо так, что складывалось впечатление, будто Павел предельно внимательно слушает Ростопчина. И тогда Федор Васильевич продолжил:

— Сперанский… Он скрытый якобинец!

— Вот! Вот оно! Я ждал именно этого! — воскликнул император, вставая с кресла и начиная ходить по кабинету. — Думал, когда же прозвучит это имя. Он и вам набил оскомину? Что именно из дурного вы усмотрели в делах канцлера?

И вновь реакция государя была не прогнозируема.

— Государь, если откровенно то, как вы раньше любили,