такое состояние и повлияло на то, что он решился на разговор, которого уже давно избегал.

— Я вижу, что ты уже давно куда-то клонишь. Согласен, что Наполеон выскочка и дела ему нет до того, что здесь происходит. Он меня отослал, как и Бернадота. Но дальше что? — усталым голосом сказал Жан-Виктор.

— Дальше… — Анетт замялась, но набралась решимости и сказала. — Мы объявим о независимости и запросим помощи у России. Можно сперва лишь, как стремление наладить торговлю с ней, а уже позже… Я думаю, что мы могли бы стать и подданными русского императора.

— Ты дура? — взъярился Моро, будто только что и не умирал от слабости. — Франко-русский союз уже почти свершенное дело.

— Значит, ты не так и против, любимый. Тогда прими это, а пока укрепляй свою армию. Скоро все изменится и ты станешь подданным русского императора и получишь в управление Тихоокеанский флот, — сказала Анетт, всем своим видом показывая, что спокойна, хотя эмоции устроили шторм внутри женщины.

— Я? Как? Что ты… — Моро растерялся.

— Ой! — театрально вскрикнула Анетт. — Ой-ей-ей!

Женщина схватилась за живот.

— Что с тобой? Роды? Так рано еще, три недели же… Лекаря? — встревожился Жан-Викторо Моро, разом забыв разговор о политике.

Анетт знала, что это притворство сработает и позволит ей выиграть время. Любая неглупая женщина знает своего мужа, то, как он реагирует, как принимает решения, что нужно сказать и сколько времени после необходимо для взвешенного решения. Вот сейчас Жан проявит заботу, Анетт, вдруг, станет легче. А после Моро побоится беспокоить супругу, не станет задавать сложных вопросов, тем более, ругать.

Чего не хватает для того, чтобы стать больше, чем ссыльным генералом? Флота и поддержки великой страны. Моро и сам знал, что союз Франции и России долго не продержится. Наполеону, чтобы удержаться, нужны громкие победы, а России нужна тишина в Европе. Русский флот курсировал здесь недалеко. Русские осваивают западное побережье и, если не глупцы, то нарастят количество вымпелов. Ну, а у него, Моро, есть армия, он отобьется даже от янки, не говоря уже об испанцах, с которыми можно и дружить.

Между тем, слово сказано. Пусть ни Анетт, ни ее муж не знали, что такое «Окна Овертона», но, очевидно, что сегодня была приоткрыта форточка в будущее, которое… без Наполеона, пусть бы и без Франции.

Глава 14

Глава 14

Петербург.

14 апреля 1799 года

— Господин Председатель Государственного Совета, позвольте, не в обиду будет сказано, но называть вас «Господин Нет»! — высказался я в сердцах.

— А посмеете? — взъелся на меня Ростопчин.

— Вполне! — принял я вызов на пикировку. — Вы же себе допустили высказаться в обществе нелицеприятно обо мне. Не соизволите ли повторить? Или же забыли? Удобно, знаете ли забывать.

Федор Васильевич Ростопчин замялся. Он прекрасно понимал, если произнесет свое сакраментальное «поповский гувернер на троне», то не только я вынужден буду вызвать его на дуэль, и не премину это сделать, но и государь обязан будет отреагировать. Между тем, самому говорить такое нельзя.

— Ну же! Смелее! — окончательно рвал я нити нормального сотрудничества с Ростопчиным.

— Я ничего такого не говорил! — с вызовом сказал Председатель ГосСовета.

— И лишь услышит модная одежда из роз под образом Марии… — усмехнулся я, не продолжая свой экспромт.

Ростопчин побледнел. Он все понял, чай не дурень же. Дело в том, что уже достаточно именитую французскую, вместе с тем, московскую, модистку Мари-Роз Обер-Шелме, прозванную в народе «обер-шельмой», именно я пригласил в Петербург. Это она перед самой Отечественной войной была модисткой-миллионершей. Сейчас дама уже известная, но миллиона своего не имела. А я имел желание подарить своей любимой жене бренд одежды. Так что пригласил и ее, и некоторых других бежавших некогда из Франции людей моды.

Уже начинает работать в полный рост моя текстильная отрасль. Нужно создавать полный цикл производства. Продавать ткани выгоднее, чем нить, а модную одежду всяко лучше, чем ткань. Тем более, что я помню, как изменится мода, может, через лет двадцать, но точно изменится. Можно же Россию сделать законодательницей моды. Нет? Но пробовать же нужно.

Катя любит рисовать одежду, я как-то даже пририсовал ее модели «попку». Так, в шутку. А после посмотрел… Так это же модно будет во второй половине девятнадцатого века. Почему бы не сейчас? А шляпки? Здесь же целое поле непаханое, ну или почти не паханное, так как шляпки популярны, но те, которые я могу приблизительно вспомнить по фильмам, даже всем экранизациям Анны Корениной, не распространены. Между тем, они элегантны.

И я кое-что вспомню, и опытный взгляд Кати, если рядом будут профессионалы, поправит. Вот, пусть и занимается, руководит становлением русской модной одежды из русской ткани. Мужские фраки также можно шить, или галстуки-бабочки, а классический галстук, который мог бы войти в моду, допустим, у купцов или мещан, еще и не изобретен.

Но, вот незадача… Мари-Роз попала в поле моего зрения и я, конечно же, дал распоряжение проверить мадам. Не мог же допускать какую шельму к работе на моем… моей жены предприятии. Шельмой она и оказалась. Во-первых, представляла одежду точно не французскую, а закупленную, по большей части в Австрии или в Италии. Во-вторых, ленточки и рюшечки были кустарного производства из русской же ткани. Там пахло не французской водой первоначально, а потом русских крепостных баб.

Но мне дамочка понравилась. Хваткая, деловитая, вся такая про деньги. Подобная змея, если у нее выдавить яд, и нужна. Еще бы перевоспитать, чтобы не легла под Наполеоновские войска в Москве в 1812 году, как в иной реальности.

Так вот, эта дама, Мари-Роз, быстро вошла в светское общество. Тут и вовсе любой француз сейчас на вес золота, ну, а женщина, которая такая эмансипе, что зарабатывает огромное количество рублей, сразу же на фоне «безмерной любви» ко всему французскому стала любимицей петербургской публики. На одном из раутов, дама имела неудовольствие общаться с Ростопчиным, со всем известном специалисте по Франции. Ему показали новую игрушку петербургского общества, Мари-Роз. Там и высказался Федор Степанович.

— Что случилось, господа? Вы оба так неожиданно замолчали! Все, более своими спорами радовать нас не будете? Перейдем к делу? — игриво спросил Павел Петрович, когда пауза затягивалась.

— Вы как, господин Председатель? Можем продолжать? — спросил я, явно растерявшегося Ростопчина.

А пусть теперь будет уверен,