— Люди? Те, которые разъехались из Петербурга, зная о заговоре, или которые заперлись в своих домах, когда меня шли убивать? Он, Сперанский, был рядом, он спас, — император говорил тихо, будто не хотел быть услышанным еще кем-либо.

— Значит ли это, что отныне нужно обращаться по всем вопросам к господину Потемки… Простите к Сперанскому? — Ростопчин начал терять самообладание.

Оговорка не была случайной. Если упоминание Григория Потемкина, столь ненавистного Павлу, не сработает, то придется лишь опускать руки. Федор Васильевич думал так, что дальше имения его уже не пошлют. Не за что. За мнение, за слова? Так это же не против государя, наоборот, Ростопчин был уверен, что Сперанский якобинец, а он готов спасти Россию от такого зла.

— Мне не по душе ваша оговорка про Потемкина. Ведь знаете, как я к нему относился, не было для меня более персоны столь ненавистной. Но я слушаю. Не вы первый, как мне думается, не вы последний, кто будет выговаривать мне против канцлера. Но ответьте по существу! Что именно он сделал не так? — сказал император и теперь уже не наигранно был весь во внимании.

— Я убежден, что он не может принимать послов и сговариваться с ними за спиной императора, за вашей спиной. Что это за поход в Индию? — сказал первое, что пришло в голову Ростопчин.

Ну, не говорить же императору, что им, Федором Васильевичем Ростопчиным, движет только одно — не приятие самого факта возвышения Сперанского.

— Кто сказал о походе в Индию? — сурово спросил Павел.

На самом деле, операция по засылке французского экспедиционного корпуса в Индию через Иран, союзный России, была секретной. Много людей о ней уже знали, не без этого, но все только потому, что канцлер Сперанский настаивал на многочисленных расчетах относительно такой, на первый взгляд, авантюры. Просчитывались и приблизительный контингент войск, маршруты, магазины и последующее снабжение. Ну и решался вопрос о том, будут ли русские силы участвовать в таком походе.

— Ваше величество, о том уже многие говорят, — отвечал Ростопчин. — Слухи разные, уверен, что скоро и англичане узнают, нам стоило ожидать их реакции. Справиться ли князь Александр Борисович Куракин с политикой?

— Что еще, Федор Васильевич? — спросил император, будто пропуская мимо ушей сомнение к компетенции министра иностранных дел.

— Ваше величество, я правильно понял, что вы поддерживаете закон о землепашцах, об учреждении Общества Печалования? И все остальное? — государь улыбнулся и кивнул. — Тогда вот это, ваше величество.

Ростопчин раскрыл папку и достал оттуда несколько бумаг. Он нерешительно протянул их Павлу, будучи уверенным, что государь не примет листы. Напротив, государь с большим интересом читал.

— Хм… Мда, — по произносимым императором междометиям Ростопчин не мог распознать отношение государя к тому, что было изложено на бумагах.

— Это меняет дело! — воскликнул император. — Не пустые слова, а подкрепленные хоть чем-то.

Федор Васильевич искал хоть что-нибудь на Сперанского, чтобы, может, и не скинуть его, но, по крайней мере, сделать не таким ярким тот нимб, что светится над канцлером. Ничего компрометирующего Сперанского раскопать не вышло. Получается, что попович не спит с женщинами, кроме своей жены, не пьет вино, так, чтобы попадать в пикантные ситуации, не ругал императора в обществе.

— Значит, использует бюджет для того, чтобы обеспечивать заказами Луганский завод, коим владетелем и является. Кроме того, за казначейские деньги обеспечивает строительство двух торгово-военных кораблей для Русско-Американской компании, при том, что задвинул в сторону план строительства линейного корабля и фрегата. Строит какую-то дорогую дорогу между Волгой и Доном и все в этом роде? Три миллиона триста тысяч рублей общей суммой? — констатировал император. — Вот это уже интересно.

— Государь, достоин ли канцлер так поступать? — спросил Ростопчин. — Это же скрытое, а порой и открытое воровство. Даже Светлейшего Меньшикова в том перещеголял.

— А вы так работать сможете, как это делает канцлер? Даже французы удивляются делам Сперанского. Но… — Павел Петрович замер, будто ледяное изваяние, и только через минуту оттаял. — Вы Председатель Государственного Совета, собирайте подобные сведения, предъявляйте их канцлеру. Чин и назначение предоставляют такие возможности. Я даю свое согласие на это. Все! Я не задерживаю вас.

Ростопчин вышел, а император улыбнулся. Ну, наконец-то, появился кто-то, кто сможет одергивать Сперанского. Нельзя столько власти отдавать одному человеку, даже, если он честный и более чем работоспособный. Павел Петрович видел, что канцлер работает не просто много, он это делает, как никто иной. И, казалось, что все правильно, пусть и дальше занимается преобразованиями, Павел не против. Но все чаще на Сперанского жалуются и не безосновательно.

Павел уже знал, что его канцлер обходными путями выгородил фельдмаршала Суворова и тот не упоминается в заговоре, несмотря на то, как сообщил Аракчеев, что Никита Панин и Николай Зубов давали показания, по которым можно было бы Суворова отправлять в опалу.

Император понимал, почему Сперанский это сделал. Сейчас нельзя Сурова трогать. Он символ, он, к большой печали государя, имеет большое влияние на армию. Но канцлер не согласовал подобную интригу с ним, с государем. Также Сперанский встречался с митрополитом Гавриилом еще до того, как предоставил проект закона о единоверии. И так во многом.

А еще… Павел Петрович начинает видеть в каждом слуге, лакее, кучере бойца, подчиняющегося канцлеру. Государь даже себе не хочет признаваться в том, что начинает бояться слуг. Между тем, заменять всю обслугу разом было бы неправильно.

Да, Сперанского становится много, он делает вроде бы и правильные дела, но противовес канцлеру нужен. Всегда в России был хоть какой-то противовес выделяющимся людям. Пусть остается Ростопчин, как цепной пес, чтобы только громко лаял и не давал расслабляться канцлеру.

— Нужно Аракчеева дать в помощь Ростопчину. Да, Федька нашел все эти доказательства злоупотреблений Сперанского суммой более трех миллионов рублей, но не знает, что канцлер вложил в казну личными средствами более одного миллиона рублей, да Безбородко два миллиона дал, — ухмыльнулся Павел и направился к Аннушке.

Первая половина дня прошла хорошо, особенно понравилось Павлу, как убегал от него митрополит Платон, любимчик распутной матери и почти враг самого императора.

* * *

Остров Тортю, у северного берега острова Гаити, Бастер

21 марта 1799 года (Интерлюдия) [Благодарю читателя sturmflieger за предоставленную информацию, текст, правки].

Анетт Моро, в девичестве Милле,