Она ничего не смогла с собой поделать, когда Игорь начал так кричать, так оскорблять ее. Назвал ребенка в ее чреве ублюдком, ее саму – тварью. Плюнул ей в лицо. Леся просто не ведала, что творит. И не помнила, как схватила тяжелую посеребренную вазу и обрушила на голову Игорю.

Она хотела тогда же – сразу – звонить в милицию. Кричала Николаю:

– Я беременная, у меня состояние аффекта! Мне много не дадут!

Но Коля отхлестал ее по щекам.

– Дура! А пять, даже три года в тюряге – думаешь, мало?! Да ты оттуда полной развалиной вернешься! Больной, морщинистой, без зубов!

И Леся, как под гипнозом, повиновалась. Ползала с мокрой тряпкой, замывала кровь. Обшаривала у Игоря карманы. И даже помогала Николаю волочь тело мужа вниз и грузить в багажник машины.

– Соседи б только, суки, в окно не глянули, – кряхтел Колька.

Но ночь была черной, дождливой, и ни единого окна кругом не светилось.

С собой в страшный, полночный лес Николай ее не взял. Велел пока разжечь камин и к черту туда побросать все содержимое мужниного чемодана.

– Только с умом работай, что не горит, в огонь не кидай. Я потом вывезу.

Вернулся на рассвете, уставший, грязный. Жахнул сразу стакан водки. Улыбнулся расслабленно, потрепал ее по щеке:

– Не боись, Леська. Никто меня не видел. И место нашел хорошее, муженьку твоему там покойно будет.

Слезы сами собой полились по щекам. Коля хмыкнул:

– Ты б лучше раньше ревела. Вместо того чтоб мужику – ни за что – голову проламывать. А теперь уже поздно. Надо следы окончательно замести. Я, пока по дорогам колесил, местечко для могилки искал, много чего напридумывал. Но ум хорошо, а два лучше. Собери свой куриный мозг в кулачок, давай вместе покумекаем: что мы с тобой упустили?

– Коля! Я не могу сейчас думать! – истерически выкрикнула она.

Но троюродный брат безжалостно усмехнулся:

– Ну, раз не можешь, тогда в милицию звони. Пой им песни: как в состоянии аффекта кровь замывала и труп в багажник засовывала. Ребенок твой тогда точно в тюряге родится!

И Леся – как всегда, когда приказывал Коля, – взяла себя в руки. Одобрила идею брата: что тот по паспорту Игоря возьмет себе билет до Бреста. И украсила их план собственным бриллиантиком: пусть муж-предатель ей электронное письмо отправит откуда-нибудь из Франции. Мол, покидаю тебя, прощай, и не ищи меня.

Шито белыми нитками. Чуть прижми – по крайней мере ее – расколется. Однако никто не спрашивал Лесю:

– Почему муж внезапно поменял билет и приехал на три дня раньше?

Никто не искал такси, на котором Игорь из Шереметьево явился домой. Не задался вопросом, почему супруг, прежде путешествующий только на самолетах, обязательно бизнес-классом, вдруг отправился в Брест – да еще в обычном купейном вагоне. Не пытался выяснить, каким образом и где Игорь перешел границу, как оказался во Франции – откуда якобы прислал письмо. И дом их инфракрасными лучами – в которых видна кровь! – не просвечивали. И соседей не расспрашивали.

Только Игорев адвокат, который каждый месяц приезжал, привозил деньги, поглядывал на нее – не то чтобы с подозрением, но с сомнением, это уж точно. А едва Леся поинтересовалась, когда она сможет распоряжаться всем мужниным капиталом, и вовсе процедил насмешливо:

– Кто ж вам позволит-то?

– Но я ведь Игорю жена, – смутилась Леся, – нашего с ним сына воспитываю…

Адвокат ухмыльнулся:

– Господин Бородулин на этот счет распоряжений мне не оставил. И пока он не признан умершим, никаких прав на его состояние у вас нет. Пособие, что я вам плачу, – исключительно моя добрая воля.

Подмигнул, добавил:

– Понятно, конечно, что денежки унаследовать хочется. Но только я Игорю служу – и охранять его деньги буду до последнего. Нет трупа – нет денег.

Взглянул совсем уж пронизывающе, добавил:

– А будет труп, еще докажи сначала, что это не ты его своими белыми рученьками на тот свет отправила!

– Вы что себе позволяете? – задохнулась Леся.

А адвокат оглушительно захохотал:

– Что, испугалась?

Коля, впрочем, ее уговаривал:

– Не обращай внимания. Обычные понты. В ментуре еще и не так прессуют.

На братика вообще погляди – будто той страшной ночи и не было. Щеки румяные, настроение отличное, и ее все подбадривает:

– Леська, что киснешь? Тоскуешь, что миллионершей пока не стала? Да ладно, расслабься. Оно тебе надо? У тебя ж все для жизни есть: дом, машина, ребенок. Я, – щипал ее за щечку, – мужик хороший…

Но еще у нее были кошмары. И постоянное желание забыться, выпасть из реальности. Любым способом и любой ценой.

И сейчас, сидя на холодном кафеле ванной, Леся зажала уши руками, зажмурила глаза, собралась в комочек.

Полицейский заглянул, лицо удивленно вытянулось.

Но Николай не растерялся, объяснил:

– Переживает. Очень уж она своего мужа любила.

* * *

Ночь на второе сентября Алла, Виктория Арнольдовна и Николай Алексеевич провели без сна.

К пяти утра с помощью начальника полиции удалось выяснить: две девочки, одна подросток, вторая малышка, сели без билетов в областном центре на пассажирский поезд до Москвы.

«Но снять их с поезда сможем, только если вы заявление подадите», – вздохнул начальник городской полиции.

Обсудить, нужно ли это делать, не успели.

Виктория Арнольдовна вдруг побледнела, схватилась за сердце и молча рухнула на пол.

– Может быть инфаркт! – бросился к ней Николай Алексеевич. – Аля, срочно вызывай «Скорую»!

И понеслось: врачи, капельница, неутешительный приговор:

– Шансов мало.

Однако в больницу пожилую даму не забрали:

– Ей нужен домашний покой, хороший уход. И не нервировать категорически!

«Ох, Настя, Настя, – горько думала Алла Сергеевна. – Что же ты натворила?!»

Алла хлопотала вокруг разом ставшей беспомощной старухи и изо всех сил старалась не давать волю гневу. Но поступок старшей дочери ранил ее в самое сердце. Как девочка – почти ребенок – смогла все спланировать настолько подло и хитро! Уговорить на свою авантюру послушную Зоиньку. И ведь понимала прекрасно, насколько мама с бабушкой волнуются, но не дрогнуло сердце. Ни звонка, ни эсэмэски.

– Может, тебе поехать в Москву? За ними? – предложил Николай Алексеевич, когда суета вокруг Виктории Арнольдовны чуть поутихла.

Однако Аля взглянула в смертельно бледное лицо Виктории и помотала головой:

– Я ее не оставлю.