пробуждением психических сущностей, поглощающих присутствие. То обстоятельство, что этот кризис случается в то время, когда человек блуждает вокруг селения, указывает на критические для «вот-бытия» моменты, связанные с одиночеством и усталостью (как в случаях, разобранных выше). Вместе с тем кризис не развивается совершенно беспорядочно, но следует определенной модели и, пусть не без усилий, встраивается в порядок культуры и традиции. Это означает, что, пусть и в грубой и смутной форме, но присутствие вновь обнаруживает себя, опознает вредоносную силу и открывается навстречу драме второго рождения, нового существования. «Вот-бытие» обрекает себя на разрушение, чтобы собраться в точке совершенно нового равновесия: происходят даже органические изменения, переживаемые и представляемые в форме камней, проникающих в тело. Однако кризис все еще не преодолен: у входа в пещеру, где, по традиционным представлениям, обитают злые духи, вновь появляется серьезный риск впасть в состояние неконтролируемой одержимости. Жертву дважды что-то бросает оземь, и она лежит без сознания. События продолжают разворачиваться дальше: медленно, не пробуждаясь ото сна, «вот-бытие» продолжает искать себя, переживая новые формы органических изменений. Наконец, на рассвете свежеиспеченный маг встает и идет в сторону селения, причем присутствие его по-прежнему подчинено сторонней силе, разорвано между самим собой и двумя еще не подчиненными ему духами. Он – больное, угрожаемое «вот-бытие», он еще не достиг равновесия и не пережил своего второго рождения. В этом состоянии он нуждается в помощи и содействии. Процесс восстановления присутствия проходит две стадии. Два старших колдуна изгоняют духов[245], совершают определенные «суггестивные» ритуалы, чтобы восстановить утраченную или частично утраченную чувствительность, и обустраивают для новичка особое уединенное место, в котором он проводит полный опасностей период выздоровления. Наконец, после того как новичок овладевает необходимыми профессиональными навыками и по завершении заключительной церемонии, колдун готов: теперь он стал присутствием, контролирующим своих духов и получившим от них определенные способности, и присутствие это, благодаря собственному спасению, сделалось средоточием спасения для всех возможных экзистенциальных драм членов общины.

Спенсер и Гиллен различают две формы инициации колдуна-арунта: посредством iruntarinia, т. е. духов, которые обычно бродят по ночам и становятся видимыми, когда женщина или мужчина остается в одиночестве, и при посредстве erunca, т. е. erintja, упоминаемых Штреловым; наконец, при помощи других колдунов[246]. Во время инициации при посредстве iruntarinia человек, который чувствует в себе способности к колдовству, удаляется от селения и в одиночку отправляется к входу в пещеру, в которой эти iruntarinia обитают. Там он в великом смятении ложится спать, не решаясь войти внутрь пещеры, ибо он боится, как бы вместо обретения магической силы не стать навсегда бесноватым (spirited). На заре один из iruntarinia появляется на пороге пещеры и приводит новичка в состояние, близкое к потере сознания (in a stupefied condition). Это состояние продолжается недолго, и когда новичок до определенной степени «исцеляется», iruntarinia возвращают его к сородичам. Дух возвращается в свое жилище, но «человек в течение нескольких дней ведет себя несколько странно», пока однажды утром он не появляется с толстой линией на переносице, нарисованной углем и жиром. «Теперь все странности исчезли»: у общины появился новый колдун. Его профессиональная деятельность начнется, однако, только через год, потому что новичку еще нужно пройти подготовку под началом более опытного колдуна[247]. Во время инициации колдуна арунта при посредстве iruntarinia драма угрозы присутствия и спасения от этой угрозы разворачивается следующим образом: призвание, затем возникновение страха из-за рискованной лабильности присутствия; потом сон на пороге пещеры, пока на рассвете не является дух и присутствие не вступает в жестокую и опасную борьбу, во время которой новичок переживает глубокое экзистенциальное обновление, оказывающееся для него также и вторым рождением. Ослабленное и подчиненное внешней силе присутствие постепенно освобождается от того, что им владеет, пока вновь не овладевает собой в обновленном существовании, в упорядоченном отношении с духами. Все сказанное может показаться слишком общим, но источник не позволяет нам сказать большего.

Благодаря своим колдунам община арунта обретает мощное средство, достаточно эффективное, чтобы преодолеть лабильность, проявляющуюся в жизни индивидов и групп. Штрелов удивляется тому обстоятельству, что колдун может одолеть и изгнать тех самых демонов, от которых он получил свою силу[248]. Однако магическая драма заключается именно в этом – во вступлении в контакт со «злым духом» (т. е. с собственной лабильностью, вызывающей страх) и обретении способности побеждать его и изгонять (т. е. способности контролировать собственную и чужую лабильность). Вот как действует колдун в конкретном случае: «Когда поднимается губительный западный ветер, колдуны встают в круг и наблюдают за приближающейся стихией. Если они различают в нем злокозненных существ в облике котов с длинным телом под названием erintja ngaia, они сначала бросают в них камни ngankara, а потом убивают их своими палками, разрубая на куски. Они показывают этих убитых ими erintja только товарищам по магическому ремеслу, но никогда – непосвященной публике»[249]. Здесь магическая драма начинается с пугающего рева ветра. Речь не идет о простой «обеспокоенности» или «страхе», но именно о моменте, критическом для «вот-бытия», которому угрожает опасность не удержать своего присутствия перед лицом объекта. Точнее говоря, речь не идет об «объекте» (который вызывает тревогу или страх), но скорее об объекте, который может не удаться «бросить перед собой» и который в определенном смысле еще не «есть»: ветер – это сущность, похищающая душу в самом сильном смысле этого выражения. Из-за этой угрозы небытия присутствие испытывает тревогу, и в этом состоянии тревоги видит в ветре «злокозненность». Объект не имеет определенного облика, твердо установленных границ, благодаря которым он может быть воспринятым в качестве такового: его граница трансформируется под действием бесконечного количества неведомых возможностей, отсылающих к потустороннему, заключающему в себе пугающую тайну. Кто сможет различить это «потустороннее» в ветре, кто распознает облик, проступающий в нем, кто установит границу, которая сделает «вот-бытие» присутствующим для мира? Только те, кто в процессе экзистенциальной драмы стали владыками предела, исследователями потустороннего, героями присутствия. Колдуны собираются вместе и вычитывают в ветре формы, грозно проступающие в его существе – демонических котов с длинными телами, erintja ngaia. Их видят только они, и только они способны победить их и убить. По завершении обряда магическая сущность подвергается сеансу экзорцизма в определенной культурными конвенциями форме, и все обретают свободу от зла, нагонявшего страх на их присутствие и ослаблявшего его, «похищая их души».

Магическая экзистенциальная драма обогатится новыми определениями, если мы теперь обратимся к одной из значительнейших культурных тем, связанных с магизмом: сглазу, или порче. «Искусство колдуна, – рассказывает Штрелов, – состоит прежде всего в том, чтобы обезвреживать дурное