ясной: мединститут, вечное несоответствие высоким родительским требованиям, тайная тоска по Дэну. Но в один прекрасный день, а именно сегодня, я обрела кое-что еще: будущее в танцах, семью, которая меня приняла, бойфренда, достойного восхищения и уважения, — вот только все это ненастоящее.

Глава 21

Тайваньская народная песня, которую я слышала вечером, как лента обвивает извилины моего мозга. К ней добавляется только что придуманный танец: двойной хоровод девушек в ярких платьях кружится в противоположных направлениях вокруг пары влюбленных. Мое тело жаждет танцевать. Бесполезно пытаться заснуть в таком состоянии.

Я одна под своим императорским балдахином, ноги запутались в хлопковых простынях. Сквозь ажурную резьбу пробивается лунный свет, освещая лошадей, свирепых воинов, полосатое одеяло. Воздух горячий и неподвижный, пуховая подушка под головой пропиталась потом.

Это моя вторая ночь в особняке тетушки Клэр. Выходные прошли в зыбком равновесии: Софи игнорировала Ксавье, флиртуя с каким-то дальним родственником, я избегала Рика, притворяясь при этом его девушкой, готовила пельмени на просторной тетушкиной кухне, играла в го черными и белыми камешками, наслаждалась сказочным массажем на мягком столе и угощалась поданными на хрустальной и серебряной посуде рублеными омарами, устричными блинчиками и самыми свежими морскими ушками на острове.

Однако сегодня вечером у меня раскалывается голова от спиртного, выпитого с кузенами, тетушками и дядюшками чудо-мальчика. И от шуток о внуках, которым Рик в итоге вынужден был положить конец: «Все, хватит».

Я сажусь и беру на прикроватном столике планшет, одолженный у тетушки Клэр. Его белое сияние режет глаза, пока я ищу в интернете информацию о танцевальных стипендиях и поддержке талантливой молодежи в США. Но, как я уже сказала Рику, все сроки давно вышли.

От моего движения пуанты, висящие на стойке балдахина, начинают покачиваться на лентах, мягко постукивая по дереву. Я стаскиваю их со стойки и снова ложусь на подушку, прижимая любимую обувь к груди, точно Флоппи, своего старенького игрушечного кролика. Завтрашний отбор — вот на чем мне нужно сосредоточиться. Последний танец Эвер Ван.

Я зажмуриваюсь и мысленно исполняю пике: носок к колену, затем вниз, вращение, остановка, вращение, остановка, одинарный, одинарный, одинарный, одинарный, двойной.

«Что нужно, чтобы стать танцовщицей?»

«Можешь им позвонить…»

Я выпускаю пуанты из рук, и они падают на пол с двойным стуком. Я позволила Рику зайти слишком далеко. Теперь его голос и надежда проникли в самые сокровенные глубины моего сердца вместе с тем не-состоявшимся поцелуем, который я никак не могу выкинуть из головы. Но мне необходимо остановиться. Порвать эту нить, которая каким-то образом, без моего ведома связала меня с ним.

Напольные часы исполняют соло. Час ночи. Все попытки заснуть и впрямь бесполезны. Соскользнув с матраса, я беру новый шелковый халат — подарок тетушки Клэр девушке Рика, а на самом деле — самозванке. Однако я все же надеваю халат, открываю дубовую дверь, выхожу в коридор и босиком ступаю по ковровой дорожке.

В темноте все кажется неярким и одиноким. Каменные и стеклянные безделушки, азиатские вазы тщательно вытерты и расставлены по местам. Гигантские морские раковины напоминают мне о Перл, которая их обожает. Но ароматы тикового дерева и масла белых цветов вызывают в памяти маму, и что-то внутри меня сжимается.

В гостиной поблескивают оранжевые угольки. В камине зажжен огонь, хотя воздух жаркий и влажный. Трескается полено, поднимая облачко искр. До меня доносится запах золы. Кто-то проснулся. В нескольких футах от камина мерцает тонкая полоска света. Ко мне спиной стоит Ксавье. Его черная рубашка смята, как будто он спал в ней. В руке у него кинжал танто с рукояткой из слоновой кости — такие, по словам кого-то из родных Рика, носили самураи в феодальной Японии, воины, которые не падали на мечи, как древние римляне, а потрошили себя.

— Ксавье, что ты делаешь?

Он поворачивается ко мне. Короткий кинжал сверкает изогнутой полоской, огонь камина освещает смуглое лицо Ксавье.

— Эвер! — Он опускает руку с танто. — Не могу уснуть.

Его взгляд скользит по мне, и я мысленно благодарю тетушку за подаренный халат, скрывающий тонкую ночную рубашку. Мне хочется развернуться и сбежать куда глаза глядят, но ноги сами несут меня в комнату.

— Я тоже.

Толстые тростниковые японские татами щекочут мне ступни. Снова сверкает кинжал, и огонь освещает темную линию на ладони Ксавье.

— У тебя кровь! — Меня захлестывает волна тошноты. Надо было бежать, пока имелась возможность. Это старинное оружие. Не стоит им пользоваться, если только вы с кем-нибудь не решили стать кровными братьями. — Как бы клинок не вызвал у тебя гангрену.

Ксавье поднимает руку, прикидываясь удивленным.

— Ты что, пытался отрезать себе руку?

Борясь с тошнотой, я беру его за пальцы и изучаю рану, из которой льется кровь. Недаром я годами помогала отцу лечить порезы и царапины на церковных пикниках, по крайней мере, знаю, что делать.

Я оглядываю комнату, но, в отличие от моего дома, заваленного антигистаминными средствами от папиной сенной лихорадки, поблизости не видно даже ни одной коробки с салфетками. Я развязываю и выдергиваю пояс халата, надеясь, что тетушка Клэр не узнает о таком обращении со своим подарком, и тут же спрашиваю себя, почему так дорожу ее расположением.

Неподвижность Ксавье, которому я перевязываю руку поясом, заставляет меня нервничать сильнее, чем его рисунки: даже в темноте я ощущаю на себе его тяжелый взгляд.

— Я видела у бассейна аптечку, — говорю я. — Подождешь немного?

Вернувшись с пластиковой коробкой в руке, я вижу, что Ксавье, стоя на цыпочках, кладет кинжал обратно на настенную подставку. Его глаза встречаются с моими. Я краснею и запахиваю полы халата.

— Вот, принесла, — сообщаю я без всякой в этом необходимости. И, сделав глубокий вдох, начинаю разматывать пораненную руку. На каждом витке шелкового пояса пятно в форме Сатурна. Кровь, кровь, кровь. Меня накрывает волна головокружения, и я пошатываюсь. Да, я пила саке со змеиной кровью, но эта кровь — человеческая.

Взяв себя в руки, я обрабатываю рану антисептиком, затем быстро перевязываю марлевым бинтом и заклеиваю пластырем. Исполнив долг человеколюбия, я снова могу дышать.

— Не выношу крови, — признаюсь я.

Лицо Ксавье оживляется:

— Ас виду не скажешь.

У меня дрожат коленки. Я снова пошатываюсь, Ксавье забирает у меня аптечку, я опускаюсь на циновку, кладу голову на колени и закрываю глаза.

— Ты в порядке?

— Да, погоди минуту.

Он протягивает мне бутылку вина, оставшуюся после сегодняшнего праздника. Французского вина с белой этикеткой. Я подношу стеклянное горлышко к губам и делаю долгий глоток темно-вишневой