Когда Джек пытается выяснить, что произошло, он находит в комнате 237 бесстрастную обнаженную молодую женщину, поднимающуюся из ванны. Этот бледный суккуб, отливающий инопланетным блеском манекена, обнимает немного опешившего, однако не пытающегося сдержать своего плотского желания Джека. Внезапно она превращается в разлагающуюся, старую ведьму, которая смеется вслед убегающему Джеку отвратительным смехом. Он запирает дверь комнаты 237 и в страхе пятится назад. (Кубрик остроумно рифмует этот момент с той сценой, когда Дэнни в конце фильма возвращается по своим следам в снежном лабиринте.)

Две женщины в номере 237 – это символ, Ванитас («суета сует»). Обещание чего-то прекрасного оборачивается разложением – смертью, которая скрывается под поверхностью юности. Джек, целуя свою обнаженную музу в комнате 237, может быть, думает, что причастился к бессмертной красоте, но отель подшучивает над ним: он оказывается «прикованным к трупу» (фраза, которую Кинг неоднократно использовал, чтобы описать брак Джека с Венди).

Лучший комментарий к эпизоду с двумя женщинами в комнате 237 можно найти у Шопенгауэра. Размышляя о «тщетности всех усилий», немецкий философ приводит в качестве примера обращение Раймунда Луллия, средневекового «авантюриста», который стал монахом и философом: «Раймунд Луллий, который долго ухаживал за красивой женщиной, наконец был допущен к ней в комнату и с нетерпением ждал исполнения всех своих желаний, когда, распахнув платье, она показала ему свою ужасную, разъеденную раком, грудь. С этого момента, как будто заглянув в ад, он и обратился»[234].

Вот еще один отрывок из Шопенгауэра: «В сердце большинства из нас живет Иокаста, которая умоляет Эдипа ради бога не расспрашивать дальше; и мы уступаем ей, и это как раз та причина, по которой философия находится на том уровне, на котором она находится»[235]. И конечно же, Джек с загадочным видом сообщает Венди, что в комнате 237 «совсем ничего» нет. Ранее Дик Хэллоран говорил то же самое Дэнни. Они оба уступили своей внутренней Иокасте; верх в очередной раз одерживает репрессия, вытеснение.

Когда Джек находится в комнате 237, на заднем фоне звучит произведение Пендерецкого «Пробуждение Иакова». «Воистину, Господь находится в этом месте, а я не знал об этом», – говорит Иаков, поднявшись ото сна в Книге Бытия. Кубрик снова прибегает к своему черному юмору.

Чуть позже в «Сиянии» мы слышим «Полиморфию» Пендерецкого, звуки которой, по словам исследователя Роджера Лакхерста, – это «полчища насекомых, прорывающихся из струнной секции оркестра»[236]. Саундтрек фильма многослоен. В него включаются то биение сердца, то звуки окружающей среды, то сразу несколько музыкальных треков. Позже музыка Пендерецкого и Лигети станет неразрывно ассоциироваться с фильмами ужасов, однако пионером в использовании произведений этих авангардистов стал именно Кубрик.

Комната 237 – это квинтэссенция ужасов «Сияния». Дэнни, брызжущий слюной и дрожащий, как эпилептик, ощущает ударные волны от того, что видит Джек в комнате 237. То же самое происходит и с Хэллораном, застывшим на своей кровати в Майами, как Дэйв Боумен в «Космической одиссее». Лежа на кровати после того, как Джек заходил в номер 237, Дэнни впервые видит красную комнату, комнату крови, которая связывает секс со смертью, – место, где отец пытается убить мать и сына.

Напряжение в «Сиянии» еще более нарастает, когда Кубрик показывает нам другой незабываемый эпизод. Вот Венди, просматривающая рукопись Джека, к своему ужасу, обнаруживает, что текст содержит одно и то же предложение, повторенное тысячи раз: «Одна работа, никакого безделья, бедняга Джек не знает веселья». (Как и Соботка, Венди – «присоска», которая назойливо пытается помочь Джеку в его работе.) Край пишущей машинки Джека, идеально центрированный в кадре, вырисовывается под испуганным лицом Шелли Дюваль, как один из монолитов в «Космической одиссее». Муж Венди действительно работал не покладая рук. И вот, когда мы смотрим на стол и Венди издалека, с расстояния, с которого их видит Джек, внезапно сам Джек входит в Зал Колорадо. Сухим и вкрадчивым голосом он говорит: «Что ты здесь делаешь?» Венди подпрыгивает, как черт из коробочки, и мы вместе с ней. С этого потрясения начинается величайшая сцена «Сияния».

До этого Джек в ответ на бодрое предложение Венди прочитать, что он там пишет, уже предупреждал ее, чтобы она «держалась подальше от его стола». «Это единственная сцена в фильме, которую я написал сам», – сказал Николсон. Несколькими годами ранее, когда он был моложе и жил с женой и дочерью, Николсон днем снимался в кино, а ночью писал сценарий. По его словам, однажды, когда он писал, его «любимая жена Сандра натолкнулась на то, о чем она даже не подозревала, на этого “маньяка”»[237]. Это положило конец браку Николсона. Но в «Сиянии» Венди покорно отступает, приберегая весь свой пыл для сцены, последовавшей за ее открытием.

Жена раскрывает секрет мужа: не тайную любовную связь, а безнадежное стремление бесконечно писать. Джек – всего лишь трудяга, прикованный к этому адскому месту, отелю «Оверлук», и лишенный какой бы то ни было творческой искры. Бессмысленное повторение одного и того же предложения – это свидетельство силы отеля. Джек заключил с отелем договор, и теперь, подобно демону низшей лиги у Данте или Спенсера, он делает одно и то же снова и снова. Вся шутка в том, что американский мужчина полагается на постоянный распорядок как на необходимое условие своего самоопределения. А что же происходит, когда и работа вас разочаровывает, и «веселья» вы не знаете, когда все «перепуталось в головном офисе», как описывает это Чарли (Джон Гудман) в шедевральной притче братьев Коэнов «Бартон Финк» (1991)? Происходит то, что шлюзы лопаются: «Посмотри на меня, я покажу тебе жизнь разума», – поет Гудман, пробегая трусцой через свой ад – пылающий отель с чередой отдельных пожаров, по одному на каждую комнату.

Чарли Мэдоус Коэнов (он же «безумный Мундт») вырос не только из «Неудачника» Фланнери О’Коннор, но и из Джека Торранса. Эти убийцы – мастера ввернуть в разговор американское жаргонное словцо и опытные подхалимы. Мы уже видели в баре любезную беседу Джека с Ллойдом. Теперь, когда в эпизоде с фразой «одна работа, никакого безделья» на сцену выходит Венди, Джек переходит на язвительную пародию: «Ты сбита с толку», – насмешливо говорит он, подражая ее манере речи. Венди дрожит и истерично рыдает. «Тебе нужно все обдумать… У тебя была вся твоя гребаная жизнь, чтобы все обдумать!» – кричит он, как если бы он сам был воплощением жизненной силы, а она – кандалами буржуазной глупости, в которые он навсегда закован. Затем он с усмешкой, смакуя каждое слово, добавляет: «Пара минут погоды не сделают». Бедной Венди осталось жить всего несколько минут, уверен Джек. Вот сейчас он ударит ее бейсбольной битой. Но – и это самый яркий и абсурдный момент в этой сцене – сначала он должен убедить ее отдать ему биту. А она не отдает. «Венди. Свет… моей… жизни», – говорит Джек (строка из «Лолиты»!). Наконец, просто ради удовольствия Джек добавляет пару фраз в духе психопата, которым на самом деле он и стал: «Я не трону тебя, Венди. Я просто вправлю тебе мозги. Вправлю их раз и навсегда».