Айэлнон… Восточный Ветер… тогда он был совсем мальчишкой, которому луноликая Иллари решила доверить заботу о своей любимице. Именно этот друид, возмужав и набрав небывалую силу, создал потом святилище в том виде, в котором оно стоит до сих пор. Его усилиями были выращены приятно согревшие мою кожу скульптуры. И его же мэртос уже много веков рос в основании этого постамента, оберегая его от ветра, града, снега и любых других невзгод. Точно так же, как когда-то стремился закрыть и уберечь свою маленькую подругу настоящий владыка Айэлнон, которого не напрасно потом назвали великим.

К сожалению, память для долгоживущего – это и отрада, и одновременно проклятие. Помнить о тех, кто был тебе дорог, воистину бесценно, но порой эти воспоминания причиняют боль. Быть может, именно поэтому я не стремилась лишний раз сюда возвращаться. И приходила лишь по необходимости, строго по зову, чтобы сделать то, чего был не в состоянии сделать для «зеленых» больше никто на Оллоре.

В этот момент на поляне посветлело настолько, что настойчиво бьющий с небес свет начал пробиваться даже сквозь плотно сомкнутые веки. Казалось, он пропитывает меня насквозь, забивается в поры, просачивается внутрь, все быстрее и быстрее заполняя до самых краев. Если захотеть, этот свет способен пробраться в самые темные закоулки души, вытравливая успевшую скопиться там горечь. Он был милосерден, этот свет. Так же, как всегда была милосердна к своим созданиям верховная богиня.

Я знала: стоит только пожелать, как вместе с болью Иллари могла бы стереть и воспоминания. Но, как бы странно это ни звучало, я не хотела ничего забывать. Это были мои воспоминания. Моя боль. И моя грусть, которая, хоть и причиняла порой неудобство, была мне дороже всех сокровищ мира. Именно она хранила все те имена, которые я хотела бы помнить до самого последнего дня своей долгой жизни. Мужские, женские, детские… тех, кто когда-то был со мной рядом, но уже вернулся во владения богини. Каждое из этих имен – как драгоценная раковина, внутри которой спрятан крохотный кусочек прошлого. Достанешь его порой, протрешь рукавом, любуясь переливами былых эмоций, вспомнишь родную душу, иногда даже всплакнешь, а потом снова уберешь согретое в ладонях сокровище. Да поглубже. Под самое сердце, где оно будет бережно храниться до скончания времен.

Они, эти жемчужины, немалая часть того, что меня составляло.

Избавься от них – и что от меня останется?

– Нет, – прошептала я, чувствуя, как льющийся с небес свет настойчиво рыскает по моей памяти в ожидании той самой просьбы. – Не стану, даже не уговаривай. По воле твоей я все еще человек, великая. И по-прежнему хочу им остаться.

Свет, напитав меня до предела, огорченно угас, но когда я открыла глаза, на поляне все еще было светло как днем, как если бы на моих глазах появилась янтарно-желтая пелена.

В какой-то мере это было даже красиво – увидеть окружающий мир в мягком золотистом свете, который, казалось, пронизывал все вокруг. Нежно-золотое небо, почти невидимая на его фоне желтая луна, утопающие в позолоченной листве мэртосы, покрытые такой же золотистой пыльцой толстые корни, пропитанный крохотными янтарными точками воздух и колыхающаяся внизу, сотканная из золотых нитей вода во внезапно посветлевшем бассейне, из которого на меня широко раскрытыми глазами смотрел пришедший в себя друид.

– Я влюбился в тебя в ту ночь, когда впервые увидел в твоих глазах отражение полной луны, – прошептал друид, когда наши взгляды встретились. – И только тогда понял, почему мой предок назвал тебя именно так: Баас[6]-Кхеметт…

Я грустно улыбнулась:

– Он подарил мне только второе имя, но я давно его не ношу. Да и свет, что тебя восхищает, есть лишь отражение силы Иллари, которая покинет меня уже к утру.

– Это не значит, что он не может быть прекрасен, – возразил владыка.

– Я не богиня, Эйлинон, – сухо напомнила ему я, спрыгивая с постамента. – И никогда ею не была. Так что не приписывай мне лишних качеств.

Друид лишь покачал головой и поднялся на ноги.

– Мы чтим тебя не за то, что к твоему созданию приложил руку сам Роттар, а к перерождению имела отношение верховная богиня. Мы не люди и не стремимся обожествлять то, что было даровано богами. Но мы умеем ценить красоту и все то, что ты и твои дети делают для нашего леса. Мы уважаем тебя именно за это, Бас. И исключительно поэтому в нашем святилище стоят лишь эти две статуи.

Я с неудовольствием покосилась наверх, в который раз за свою долгую жизнь отмечая прямоту Айэлнона и удивительное сходство его скульптур с реальными, так сказать, прототипами. Конечно, всех деталей передать ему не удалось – дерево все-таки не металл и не камень, но при желании возвышающаяся над нами женщина все же была вполне узнаваема. А пропорции кошки в точности соответствовали пропорциям моего внутреннего зверя.

Увы.

Когда меня создавали, боги толком не понимали, что именно получится из зверя, которому они надумали подарить вторую личину. Роттар полагал, что это будет еще один оборотень. Иллари, напротив, надеялась создать нечто новое – этакое совершенное и даже, наверное, высшее существо.

В итоге они ошиблись оба, и из любимицы луноликой получилось нечто среднее. Оборотень, у которого доминирующие позиции впервые занял не человек, а зверь. И в то же время нечто совершенно особенное – стремительное, непредсказуемое, свободолюбивое. Не бессмертное, конечно, но милостью хозяйки чрезвычайно долгоживущее. С изменчивым настроением, хищными повадками, исконно кошачьей привлекательностью, неиссякаемым любопытством и исключительно человеческими эмоциями, которые подчас мешали больше, чем пресловутая двойственность кошачьей натуры.

На то, чтобы найти баланс между ипостасями, у меня ушли долгие годы. Сперва это были отдельные проблески разума, во время которых я лишь сознавала, что теперь во мне поселилось второе существо. Затем эти проблески становились все дольше и отчетливее. По мере того как ипостаси сливались, постепенно трансформировалось и мое настроение, привычки, желания и даже тело. С годами я изменилась. Выросла. Обрела силу. И, к искреннему удивлению создателей, стала совсем не такой, какой они изначально планировали.

Но, единожды решив меня отпустить, боги больше не вмешивались в мою жизнь. Позволили безнаказанно гулять по сотворенному ими миру. Изучать его. Искать свое место на Оллоре. И вот спустя множество веков я все еще продолжала это делать, порой даже не понимая, а нужно ли это. И стоит ли вообще тратить время.

Пожалуй, если бы не врожденное любопытство, мне было бы нелегко прожить столько лет и остаться в здравом уме. Но сколько себя помню, мне всегда было неуютно долго находиться на одном месте. Зачем и почему я уходила, порой было сложно объяснить. Меня всегда что-то гнало прочь с насиженного места. Заставляло куда-то идти, бежать, искать, и эту необъяснимую жажду унаследовали все мои дети. Особенно баскхи, которых друиды, как следовало догадаться, назвали так именно в мою честь.