С твоей же стороны это была обида – глубокая, детская, незамутненная… Ты не понимал, да и не мог понять, почему я раз за разом от тебя ухожу. Ты был слишком юн, чтобы осознать разверзшуюся между нами пропасть. И слишком неопытен, чтобы рискнуть через нее перепрыгнуть.

С годами эта пропасть только росла. Обиды множились, копились. Ты раз за разом убегал из дворца, когда я возвращалась. Наотрез отказывался разговаривать. По-детски протестовал против моего «предательства» и годами, десятилетиями взращивал в себе те самые чувства, в которых боялся признаться даже самому себе.

Смотреть на тебя, как на мужчину, я, разумеется, не могла. Даже вытянувшись и возмужав, ты все равно остался для меня все тем же мальчишкой, к которому грех было испытывать даже мимолетное влечение. Тогда тебя хотелось по-женски утешить, по-доброму пожурить, обнять, взъерошить непослушные вихры, как когда-то в детстве.

Но и для этого время было упущено.

Наверное, тебе не стоило пробираться в святилище в те дни, когда я обращалась к верховной богине с искренней молитвой. Не стоило тайком подглядывать в моменты, когда она одаривала меня своим благословением. Для неподготовленного разума это чересчур откровенное зрелище. А ты, мой друг, слишком часто его видел. В те самые годы, когда буйное мальчишеское воображение начинает приобретать несколько иные формы и когда вместо обычного раздражения, замешанного на детской обиде и не до конца увядшей привязанности, рождается гораздо более глубокое чувство. Опасное и неуместное в отношении взрослой кошки. И вдвойне опасное, если оно исходит от едва оперившегося, только-только вошедшего в силу, смертельно обиженного друида, чья магия так остро зависит от пережитых эмоций.

Нет, ты никогда не демонстрировал это чувство и не сделал ни единого намека, который мог бы меня встревожить. Тогда я мало знала мужчин, еще меньше понимала друидов, поэтому долгое время не замечала опасных признаков. И лишь когда твой отец сообщил, что мне более нежелательно надолго задерживаться в северных лесах, я начала потихоньку прозревать.

Конечно, никто не сказал мне открыто, в чем дело, – любимицу Иллари даже владыка леса не рискнул бы обидеть или оскорбить. Тогда он лишь справедливо заметил, что в моем присутствии магический дар у его сына становится нестабильным, и этого оказалось достаточно, чтобы я, испугавшись последствий, на долгие годы покинула дворец. А возвращалась потом лишь раз в сто лет, чтобы провести ритуал, избавить друидов от излишков магии, после чего снова исчезала на несколько долгих десятилетий.

Увы. Нам следовало поговорить еще тогда, мой старый друг, который так упорно стремился стать моим врагом. Нужно было сразу во всем разобраться. Выяснить, какие чувства делают твой дар нестабильным. И убедиться, что ты, как и все остальные, сбрасываешь и уничтожаешь излишки магии в святилище, чтобы они не навредили тебе и другим.

Но ты был обижен. Затем откровенно зол и даже в малом не захотел от меня зависеть.

Потом прошли годы. Ты вырос, научился контролировать эмоции и свой дар, который и впрямь стал сильнейшим за всю историю вашего леса. Когда пришло время, сменил отца на лесном троне. Прославился как мудрый правитель. Справедливый судья. И просто друид, годы правления которого не омрачились ни войнами, ни спорами с многочисленными соседями. Со временем ты, как и полагается, обзавелся семьей и нашел подходящую женщину, сумевшую родить тебе сразу двоих одаренных сыновей. Казалось бы, настало время просто жить и радоваться тому, что имеешь. Но ту первую и на редкость болезненную обиду ты все-таки не забыл. Более того, не пытался этого делать. И наотрез отказался говорить об этом в тот единственный раз, когда я честно попыталась это исправить.

После мы уже не разговаривали. Я по-прежнему приходила, чтобы исполнить свой долг перед твоим народом. Ты все так же покидал дворец, чтобы лишний раз со мной не встречаться. Мы не виделись, не говорили, не пытались сблизиться. И от этого меня порой терзало такое же мерзкое чувство нелепой, дурацкой и совершенно незаслуженной обиды.

Мне, правда, было легче с этим бороться – в череде сменяющих друг друга знакомых, приятелей, любовников и мужей то слабое чувство несправедливости оказалось несложно придавить и отправить на самые задворки сознания. Тогда как ты, упрямый, надменный, временами даже несносный гордец, так и не смог простить мое нечаянное предательство.

И вот сейчас я стою под твоим мэртосом, листаю нашу пожелтевшую от времени историю, и мне снова больно.

Так глупо.

Так страшно.

Так много лет, проведенных порознь из-за нелепой ссоры. Сейчас, когда в моих руках мелким прахом осыпаются воспоминания, эта боль стала еще сильнее. Мы так много друг другу не сказали, Айэлнон… так долго не хотели услышать… но вот время прошло, от тебя почти ничего не осталось, а мне все еще горько от мысли, что нашу дружбу уже не вернуть.

Бережно перебирая истлевающие прямо на глазах листки, я поняла, почему именно эта книга стала источником неприятностей целого леса.

В своей гордыне ты отказался сбрасывать в святилище излишки магии, Айэлнон. Все, что в тебе копилось годами, ты сливал именно сюда, в свой дневник, превратив его в настоящее хранилище своей боли и тоски – того самого глухого отчаяния, которое, словно смертоносная отрава, едва не погубило и твой драгоценный лес, и твой собственный, ничем не заслуживший такого отношения род.

Впрочем, ты все-таки подумал о последствиях, поэтому перед сменой формы не оставил пропитанный магией дневник на виду. Ты спрятал его, Айэлнон. Именно здесь, в себе. Возможно, в надежде, что регулярно повторяемые ритуалы сумеют очистить его от скверны. Или как минимум удержат внутри все то, что ты так долго носил в себе.

Неожиданно мои пальцы нащупали чудом уцелевший клочок, на котором осталась различимой одна-единственная, написанная на языке друидов фраза:

Прости меня, Луна…

Честное слово, у меня руки задрожали, когда я это прочитала.

Луна…

Только он осмеливался так меня называть. И из-за этого я впоследствии отказалась носить данное им имя. Долгое время казалось, что я пережила это. Оставила в прошлом, как мы когда-то и договаривались. Но сейчас в груди с такой силой сжалось истосковавшееся по другу сердце, что я выронила дневник, вскинула голову на древний, печально зашелестевший ветвями мэртос. Несколько мгновений растерянно на него смотрела. А потом подошла, прильнула к нему всем телом, крепко обняла шершавый ствол и, чувствуя, как по щекам двумя быстрыми дорожками бегут невесть откуда взявшиеся слезы, тихонько прошептала:

– И ты меня прости…

Бывают моменты, когда появляется потребность что-то сказать, но на ум, как назло, не приходит ни единого путного слова. Вместо слов говорят только руки, глаза, прерывистое дыхание и безостановочно капающие слезы, которые в какой-то миг бережно стирают с лица чьи-то теплые и мягкие пальцы.