– Пипец. Ты завел роман с дочкой шефа. Очень умно. А Новиков в курсе?

– В курсе, – убитым голосом сказал Андрей.

– И он в восторге от этого, я полагаю? Уже считает тебя своим зятем?

– Не думаю.

– А твой прекрасный шеф, может быть, забыл, что ты вообще-то женат?

– Он в курсе, что я женат. Что она сказала?

– Она требовала, чтобы я тебя отпустила. Сказала, что любит тебя. И что ты ее любишь.

– Вот коза! Блин, Вероника, я все исправлю.

– Как ты исправишь? Ты уже все сделал, что можно.

– И что ты ей сказала?

– Сказала, чтобы она тебя забирала со всем твоим барахлом. И пожелала вам счастья.

– Вероника, так нельзя.

– А так можно? Ульяна сидела в комнате и все слышала.

– Она ничего не понимает.

– Она понимает больше твоего. Когда эта ушла, она спросила у меня: «Мама, наш папа подлец?» Все она понимает.

– И что ты ей сказала?

– А что, по-твоему, я должна была сказать?

– Вика, перестань настраивать против меня ребенка.

– Ты сам всех против себя настраиваешь.

– Родители твои, конечно, тоже в курсе ситуации.

– Конечно, в курсе.

– И что нам теперь делать? У тебя есть какое-то представление о том, как это разрулить?

– Есть. Ты выметаешься из этой квартиры и больше не появляешься на нашем пути. Скатертью дорога.

– Вика, может, мы еще можем как-то…

– Не можем. Ты уже давно для нас чужой человек. Тебе никто не нужен. Тебе и Оксана твоя тоже не нужна. Просто она пока этого не понимает. Она думает, что ты хороший. Интересный. Талантливый. Что же, пусть она сходит по этой дорожке и посмотрит на то, что ее там ждет.

– Ладно, – сказал Андрей, – только я не очень понимаю, куда мне идти.

– Иди туда, откуда пришел.

– Я из редакции пришел.

– Вот туда и иди. Там тебе обеспечат и кров, и дом. Я собрала твои вещи.

Андрей только сейчас заметил два целлофановых пакета, стоявших у двери кухни.

– Это что, все мои вещи?

– Да. Все твои тряпки. До единой.

– Не густо.

– Сколько нажил за эти годы, вот столько и забирай.

– А книги?

– А что книги?

– Если я ухожу, я заберу книги.

– Ничего подобного.

– Как это ничего подобного? – возмутился Андрей. – Я эту библиотеку собирал десять лет.

– У тебя дочь растет. Ей нужны книги.

– Ага. Кант. Пруст. Генрих Белль.

– Со временем дорастет и до Канта.

– Ладно, – кивнул Андрей, – вижу, разговор здесь идет с позиции силы. Ну что ж, гонят – нужно идти.

Он встал и подошел к пакетам. Засунул в один из них руку и достал красный женский платок, который когда-то дал ему Кораблев и который он носил вместо шарфа.

– Вот это я возьму, – сказал он, – а остальное можешь выкинуть.

– Так я и сделаю, Андрей, – ответила Вероника, – так я и сделаю.

Андрей намотал платок на шею.

– Как я выгляжу? – спросил он.

– Как мудак с женским платком на шее, – ответила Вероника.

– Отлично, – сказал Андрей.

Старики любят украшать себя. У молодых на это обычно нет ни денег, ни времени, ни вкуса. Молодые ходят в драных джинсах и застиранных футболках. И выглядят при этом так, что с них хочется немедленно стащить эти драные джинсы и футболки и заняться с ними любовью. А старики красятся, делают крутые прически, одеваются дорого и стильно. Старухи покупают себе дорогие платья и драгоценности. Делают себе ногти и волосы. А еще смешно и отвратительно, когда они пытаются подражать «молодежной моде». Например, когда старики носят кожаные штаны. Или прокалывают себе уши и вставляют в них серьги. Или носят шарфы летом. Замотают себе шею шарфом и думают, что выглядят офигенно. А еще золотые часы, браслеты, цепочки и кольца. Ходит, как витрина ломбарда. Заглянул бы вечерком в Затон, там бы ему быстро объяснили, что можно на себя надевать, а что нельзя. Они думают, что часы, или браслет, или шарф сделают их привлекательными. А на самом деле ничто уже не сделает их привлекательными. Как бы они ни выряжались, они останутся стариками. И никто в здравом уме не будет рассматривать их как потенциальных сексуальных партнеров. И если они сами думают иначе, они выглядят не только глупо, но и отвратительно.

С другой стороны, возможно, все эти их побрякушки не для нас, а для них. Для того, чтобы они сами чувствовали себя привлекательными. Для того, чтобы они казались себе красивыми. Для уверенности в себе. И она, эта уверенность в себе, делает их привлекательными. Молодые люди всегда неуверенны. Они всегда сомневаются. Всегда смущаются. Им всегда кажется, что они делают что-то не так. И что есть кто-то, кто знает лучше, как надо. И когда появляется старик или старуха, которая уверенно кладет руку в золотом браслете им на ширинку, они думают, что так и надо, и очень часто не находят в себе силы убрать эту руку. Вот так и получается, что старикам достаются лучшие девушки, а старухам – лучшие парни. Все смеются над стариками в побрякушках, а они получают лучший секс, какой только могут получить.

Так думал Эрнест Маслов, разглядывая дешевое янтарное ожерелье на шее своей начальницы Алины Петровны Сальниковой. Молчание затянулось. Маслов понимал, что ему бы сейчас, в последние секунды перед решающей схваткой, продумать линию защиты, но он никак не мог сосредоточиться. Чертово ожерелье, которое торчало прямо перед его носом, мешало ему.

– Итак, у нас пропала пациентка, – сказала наконец Сальникова.

– Да, это так, – подтвердил Маслов.

– Это все, что вы можете сказать? У вас есть какое-нибудь объяснение?

– Судя по всему, Нина вылезла из окна своей палаты, залезла на сарай, оторвала кусок рубероида, набросила его на колючую проволоку и спрыгнула с той стороны стены. Так выглядит картина побега.

Сальникова тряхнула головой, и ее янтарное ожерелье тихонько стукнуло.

– Ничего не понимаю. Как она открыла окно?

Маслов достал из кармана и положил на стол маленький деревянный шарик.

– Что это? – с выражением брезгливости на лице спросила Сальникова.

– Это шарик от браслета.

– Какого еще браслета?

– Вчера к нам приходил журналист из «Севера». Вы отправили его ко мне, помните?

– И что?

– На нем был браслет. Он случайно порвался, и одна бусинка попала в щель между окном и рамой.