– Да ты белая вся! Тебе плохо, заболела – что с тобой? – всполошился не на шутку Алексей.

– Нет-нет, просто немного устала. Мне нужно прилечь.

Алексей подхватил ее, как пушинку, на руки и отнес в дом, осторожно положил на кровать и присел рядом.

– Я схожу за Степанидой Макаровной. Что-то с тобой неладное творится.

– Нет, Алеша, – твердо сказала Мила. – Не надо ее звать. Она только переполошит меня. Я просто немного полежу, и мне станет легче. Ночью плохо спала, вот у меня и кружится голова. Ты иди, а я посплю, хорошо?

Алексей вышел из избы, тихо притворив за собой дверь. И Мила, наконец, позволила увлечь себя в сонмище чудовищных догадок и откровений, подвергаясь неизбежной в подобных случаях моральной пытке. Та самая мысль, что сидела в ней тихо, не высовываясь от страха, как мышка в норке, теперь, словно пощечина, обожгла ей лицо и отдалась болью в сердце.

Господи! Да как же это?! Да это же он! Он, и никто другой! Кто лучше знает Милу, чем он? У кого больше всех возможностей незаметно изъять ее из бурной, рассчитанной буквально по минутам, наполненной съемками, фотосессиями и деловыми встречами жизни и поместить в эту глушь? Как же она сразу-то не додумалась? Ведь у него свой собственный вертолет! Несомненно, это очень далеко, но если с перерывами в полете на заправку, то совсем не сложно попасть в любую точку земного шара, даже сюда. Как же такое может быть?! Да он же ее самый любимый на свете человек! Самый родной и близкий, самый надежный и верный!

Мила приложила ладони к пылающим щекам. Нет, этого не может быть! Как же так, это же предательство! Это же так невыносимо больно! Но зачем? Почему? Как он мог?! Ведь у него нет никого роднее ее! Это чудовищно!

Она вскочила с кровати и в слезах бросилась вон из дома. Увидев рядом с дверью бочку с дождевой водой, окунула в нее горящее от жара лицо. И так стояла, пока могла не дышать. Прохлада небесной влаги несколько привела ее в чувства, успокоив мечущиеся и безумствующие мысли. Она подняла голову, задыхаясь не то от нехватки воздуха, не то от бушующего в ней возмущения и непонимания. Мила вернулась в избу и бросилась ничком на кровать, уткнувшись в подушку и вцепившись в нее зубами, чтобы не закричать от охватившей безысходности.

Милу и раньше предавали, и не раз. И она считала это издержками ее скандального бизнеса и слишком бурного образа жизни. Но никак не предательством. Поэтому относилась к этому с известной долей показного высокомерия. Она никогда не прощала своих обидчиков и всегда придумывала для них какие-нибудь козни, поэтому никто из них не оставался без наказания за свои деяния против нее.

Предать же могут только свои, только близкие, но никак не чужие. Предают только те, кому веришь, с кем связываешь свое будущее. Чужой может обмануть, подвести, но никак не предать.

Что заставило дядюшку сотворить подобное с единственной кровиночкой? Что такого могло случиться, чтобы он поступил так бесчеловечно? Может, Милу снова подводит память, скрывая какие-то важные факты, которые в состоянии объяснить происходящую с ней действительность? Его, несомненно, что-то вынудило, не иначе!

Миле никак не хотелось верить в причастность дядюшки к похищению. Нужно срочно найти причину, мотив его поступка. Она мучительно пыталась сложить обрывки воспоминаний в единое целое, но все время не хватало какой-то детали, позволяющей увидеть картину целиком и понять главное, оправдывающее дядюшку в ее глазах.

Да нет же, кто угодно, только не он! Даже если он бросил ее здесь, этому должно быть разумное объяснение. Но объяснения, хотя бы плохенького, не находилось. И вот факты ее несчастий стоят перед глазами, и сердце Милы снова наполняется гневом и ненавистью: «Ай да дядюшка! А ведь как клялся в любви, подлец этакий! Надо уезжать отсюда. Хотя если он в этой глуши умудрился найти Люсеньку и меня вместо нее сюда запихнуть, то найдет даже на краю света. У него слишком большие возможности для этого. Что же делать, где спрятаться от него, как спастись?»

Стоп! А прятаться-то зачем? Ах да, узнает, что выжила в этих суровых условиях, – поможет исчезнуть навеки. В этой глуши это более чем вероятно.

Но зачем?! Мог бы и на месте с ней расправиться, если бы захотел. Искать бы никто не стал, так как он вместо Милы предъявит Люсеньку. А она-то ему зачем? Это вопрос! Хотя, если учесть, что практически все преступления совершаются из-за денег, то и здесь все предельно ясно. А еще о наследнике мечтал! Фигляр, скоморох, перевертыш поганый!.. Вот уж где чушь-то беспросветная! Это при его-то богатствах? Тогда – что?!

В избу вошла старушка, устало присела на лавку.

– Что случилось, ты себя плохо чувствуешь? – вскочила Мила.

– Преставилась Марьюшка. Умерла спокойно, с достоинством. Упокой, Господи, душу усопшей рабы Твоей Марии. – Старушка перекрестилась.

– Отчего она умерла?

– От самой неизлечимой болезни – от старости, – грустно ответила старушка. – Скоро и мне собираться в путь-дороженьку.

– Что это ты такое удумала? Решила меня здесь одну бросить?!

– Чего ты так всполошилась? – строго глянула старушка на Милу. – Все там будем. Только каждый в свое время. И не вздумай тут слезы по мне лить. Не дело это. Поплачь немного и хватит. Лучше молитвы за упокой души моей почитай, мне там легче будет. – Старушка вздохнула. – А я тебе оттуда помогать стану. Чем смогу.

– Как же я без тебя-то?! – Мила почувствовала, как задрожали губы, на глаза навернулись слезы.

– Ты теперь не одна, и я за тебя спокойна. А чему быть – того не миновать. И слезы утри! Я еще погожу умирать-то.

– Вот и живи себе, кто тебе мешает? И не пугай меня так больше!

Монахиню Марьюшку похоронили невдалеке от скита, на крохотном кладбище с несколькими могилками, за которыми все скитские ухаживали по мере необходимости. Это последнее пристанище для одиноких монахов и монашек, пришедших в скит, чтобы побыть наедине с Богом, и не пожелавших вернуться назад, в лоно мирской суеты. Только здесь они смогли ощутить себя по-настоящему счастливыми.

«Ах дядюшка, а ведь я тебя так любила, так верила тебе!»

Мила ощущала себя мухой, запутавшейся в смертоносной паутине. Она чувствовала: на нее надвигается сила, преодолеть которую она не в состоянии. Может, это ненависть, желание отомстить? А если есть нечто более опасное, чем неукротимая решимость во что бы то ни стало уничтожить своего врага? Оказывается, есть. Это уныние. То же самое убийство, только себя самой. Это программа самоуничтожения и ненависть к себе, проникающая в самые глубины души.

Как же Мила беззащитна, особенно перед собой! Она вычислила своего врага. И эти вновь обретенные знания не прибавили ей сил для дальнейшей борьбы. Борьбы за саму себя. Наоборот, отобрали и те, что еще оставались. На нее дохнуло тоской и беспросветной безысходностью. Воистину многие знания умножают скорбь.